же честь? — спросил я. — Достоинство?.. Ах ты мразь… Но ладно, пока живи. Ещё раз попадешься, пеняй на себя.
Он молчал, только зубы стиснул, то ли от боли в щиколотках, то ли от стыда.
Я вытер меч о его одежду, убрал в ножны.
— Ты не сам пришел, — сказал я тяжелым голосом, — я тебе никто, так что деньги на лечение проси у нанимателя. А я до него ещё доберусь!
Отступил тихонько в темноту и пошел, кое-где переходя на бег, пока не выбрался к стене, окружающей Академию.
Глава 10
Солнце уже озарило облака, когда я, набросив на себя стелс-фактор, с разгона прыгнул на стену, окружающую Академию, и побежал по ней наверх. Паркуром никогда не занимался, хотя в детстве застал, но не мое, ботаник я, ботаник, а вот аугментация своё дело знает, к тому же с обеих сторон стены я натыкал между глыбами крохотные колышки, больше нет надобности всякий раз отмечаться на проходной.
Стелс-оболочку сбросил лишь в тот момент, когда открывал дверь нашей комнаты. Толбухин и Равенсвуд уже поднялись и застилают постели, меня встретили завистливыми возгласами.
Я тут же прижал палец к губам.
— Тихо-тихо!.. Чего расшумелись? Я всю ночь спал тут на своей постели, разве забыли?
Глаза Толбухина загорелись.
— Что-то натворил?
— Надо же поддержать честь Академии, — ответил я, — а как её лучше поддержать, как не в удалой драке? Побежали завтракать, день обещает быть интересным.
Позавтракали, отсидели до большой перемены, я уже начал надеяться, что всё пройдет гладко, но примчался Каталабют, злорадно велел мне вернуться в комнату, у кого-то появились ко мне вопросы.
Равенсвуд сухо обронил, что ему нужно взять кое-какие книги, а Толбухин вспомнил, что забыл поправить одеяло на кровати, так что я вернулся в компании друзей.
Минут через пять к нам в комнату вошёл грозный Зильбергауз, с ним невысокий сухого сложения мужчина в длинном плаще, а за их спинами маячила радостная физиономия Каталабюта.
Мужчина в плаще среднего роста, с невыразительным лицом, весь серый и блеклый, только взгляд проницательный и цепкий. Люди такого типа либо всю жизнь остаются в тени и на третьестепенных ролях, либо вынужденно развивают то, в чём не уступают рослым и широкоплечим здоровякам, и потом оттесняют уже их на задний двор.
— Антонин Дворжак, — представился он равнодушным голосом, — младший следователь Северо-Западного округа. К нам поступила жалоба на необоснованное нападение курсанта Вадбольского на курсанта Глебова, его жестокое избиение и тяжелое ранение в прошедшую ночь…
По лицу следователя было видно, что ему крайне неприятно разбираться, что там двое благородных не поделили в ночном переулке, куда проще заниматься с простолюдинами, а здесь куда не плюнь, попадешь если не в барона, то вовсе в графа.
Я сделал удивленное лицо.
— Чаво? Да я его уже три дня не видел!
— Где вы были в прошлую ночь? — спросил он сухо и достал из кармана широких штанин большой блокнот.
Я указал пальцем на свою кровать.
— Спал лицом к стене. И с руками поверх одеяла!
Он дернул щекой, были мои руки под одеялом или поверх, это дело наших воспитателей, уточнил:
— Точно?
Я указал взглядом на Толбухина и Равенсвуда. Они кивнули одновременно, Толбухин сказал истово:
— Врет, он полночи нам рассказывал, за что Господь наш Всемогущий сжег пять городов, включая Содом и Гоморру!
— С подробностями, — поддакнул Равенсвуд. — Никогда не думал, что Святое Писание такая интересная книжка…
Зильбергауз одобрительно кивнул, хотя и поморщился, библия всё-таки не книжка, а великая Книга, а следователь нахмурился, поднял тяжелый взгляд на меня.
— А что скажет сам обвиняемый?
Я выпрямился, ответил с дворянским достоинством:
— Вы хотели сказать, подозреваемый?
— Почему же, — ответил он, — обвиняемый, раз вас обвиняют.
Я сказал ледяным голосом:
— Они могут обвинять и даже требовать что угодно, но вы — должностное лицо, или я ошибаюсь? У вас удостоверение при себе?
Он усмехнулся, вытащил из другого кармана удостоверение сотрудника полиции, так что револьвер носит точно не в карманах, и, развернув, показал мне.
— Довольны?
— Нет, — ответил я, — не уверен, что не поддельное, вы как-то непрофессионально себя ведете. А ещё мне надо бы обратиться в полицейское управление, удостовериться, в самом ли деле давали вам такое поручение…
Он поморщился.
— Давайте не ломать комедию. Всё подтвердится, только вам пришьют ещё и препятствие в деле расследования.
— Не пришьют, — заверил я. — Это всё законно. Но вы постарайтесь держаться в рамках и не обвинять без прямых улик. Иначе это клевета, превышение полномочий и считается должностным преступлением.
За его спиной Зильбергауз снова одобрительно кивнул, педантичному немцу нравится правильная и выверенная речь, где все слова шагают в ногу.
Следователь кисло поморщился.
— Ладно, что вы скажете в своё оправдание?
— Господин Дворжак, — сказал я, повысив голос, — нас слушают несколько человек и запоминают всё, что здесь говорится. Вам напомнить, что вы следователь, а не прокурор? Вы так ведете расследование, что возникает сомнение в вашей неподкупности.
Он побагровел, тоже повысил голос:
— Как ты смеешь, щенок…
Я с самым невозмутимым видом повернулся к Толбухину, Равенсвуду и директору, за которым маячит верный Каталабют.
— Фиксируете? Это уже достаточно, чтобы начать дело о превышении полномочий, а даже некомпетентности этого человека.
Следователь скривился, будто надкусил гнилое яблоко.
— Ладно-ладно, — сказал он совсем другим тоном, — всё, успокойтесь! Давайте вернёмся к делу. Что вы можете сказать о ночном нападении на курсанта Глебова?
Я вздохнул.
— Как уже сказал, у меня алиби, вам знакомо такое слово? У вас как с образованием? По ночам сплю, как и подобает законопослушному курсанту, можете опросить моих сокурсников. Всю неделю не покидал Лицей, ночевал в казарме. Какие-то ночные походы в город, полный опасностей и разврата не по мне. Как такое могли подумать про тихого мирного и богобоязненного учащегося? Ваши инсвинуации считаю заказными и думаю подать жалобу.
Чуточку переигрываю, следователь прекрасно видит, что наезд не удался, деревенский растяпа не поддается, а это значит, нужно сворачиваться и уходить, пока в самом деле не подали жалобу на чрезмерное, эти дворянские сынки такие склочные.
Толбухин и Равенсвуд ещё раз подтвердили, я спал беспробудно, даже директор вдруг сказал, что я не покидал Лицей. Следователь попробовал давить, но ребята твердили одно и то же, так что мое алиби укрепилось ещё больше.
Наконец он поднялся, посмотрел хмуро.
— Всё равно не верю. С другой стороны… Четверо пьяных простолюдинов, трое уже арестовывались за драки и грабежи…
Зильбергауз вставил:
— Курсант Глебов, как ни прискорбно, имеет ряд выговоров за драки
