Книга Брызги шампанского - Михаил Черненок

Служебный конфликт Куделькина с председателем колхоза Гусяновым, когда он из главных инженеров блистательно скатился в рядовые механизаторы, незаметно погасило умиротворенное застоем время. Свое головокружительное падение Богдан отнес на счет собственной доверчивости к партийным лозунгам, без умолку призывавшим трудящихся, не жалея сил, бороться с нарушениями норм социалистической морали. По молодости лет он тогда не знал, что нормы эти были писаны только для рядовых граждан и совсем не касались руководителей, умевших без зазрения совести стряпать победные рапорты. После первых же попыток добиться справедливости Куделькин убедился в правоте народной мудрости о том, что плетью обуха не перешибешь, и донкихотствовать не стал. Его смирение пришлось по душе Семену Максимовичу, который сам предложил Богдану забыть инцидент и пойти на мировую. У кого, дескать, по жизненной неопытности не бывает опрометчивых ошибок.

Установившийся мир дал трещину в прошлом году, когда Лиза Удалая вернулась из Кузнецка в Раздольное, и Куделькин уговорил ее работать в шашлычной. Вскоре к нему заявился нетрезвый Володя Гусянов и предложил на выбор два условия: либо уволить Лизу, либо продать шашлычную Гусяновым.

– Ты что, Вовик, городишь?! – возмутился Богдан. – Иди, сокол ясный, проспись.

– Полегче на поворотах, – обиделся Володя. – Не хочешь по-хорошему, сделаешь себе в убыток.

– Не потей зря.

– Ну, это еще посмотрим, кто из нас вспотеет…

Через неделю после этого разговора ночью в аккурат перед открытием охотничьего сезона на луговом покосе Куделькина сгорела большая скирда сена. Не надо было иметь семи пядей во лбу, чтобы догадаться, кто запустил «красного петуха». Догадку Богдана подтвердили охотники, видевшие возле вспыхнувшей скирды гусяновский джип. Куделькин собрал письменные показания свидетелей и пришел с ними к Семену Максимовичу, рассчитывая, что тот безоговорочно оплатит причиненный его сыном убыток. Однако Семен Максимович и слышать не захотел ни о какой оплате. Мало ли мол, чего напишут пьяные мужики, чтобы отвести подозрение от самих себя.

– Тогда придется заявить о поджоге в милицию, – сказал Богдан.

Гусянов нахмурился:

– Не советую. Госномер джипа никто из свидетелей не видел, а без этого все их показания – голословный треп.

– Но они же прямо указывают марку автомобиля. В районной ГАИ мне сказали, что, кроме вас, ни у кого из районных автовладельцев такой машины нет.

– Будто на лугах к открытию охоты собираются только районные охотники. Там и новосибирских, и кузнецких хватает. А Володя мой вовсе и не охотник, и на лугах ему делать было нечего.

– Он угрожал мне.

– И ты поверил?

– Как же не верить, если через неделю после угрозы сено сгорело.

– Через месяц или через год у тебя еще что-то случится. И ты во всех своих бедах теперь будешь винить Володю? У меня денег не хватит расплачиваться за бездоказательные подозрения.

Куделькин все-таки передал заявление в милицию, однако там палец о палец не ударили, чтобы провести хотя бы мало-мальское расследование, и отделались формальной отпиской, в которой сообщали заявителю, что для возбуждения уголовного дела в отношении Владимира Гусянова нет оснований. В сердцах разорвав милицейский ответ на мелкие кусочки, Богдан еще раз убедился в непотопляемости Семена Максимовича, а когда в шашлычную зачастили райцентровские контролеры, понял, что Гусяновы тихой сапой объявили ему войну. Пришлось зажать гордыню в кулак и уступить им шашлычную. Володя, довольный тем, что Лиза Удалая попала к нему в материальную зависимость, был на седьмом небе и при встрече с Богданом на радостях чуть не обнимал его. Семен же Максимович в отношениях с Куделькиным нисколько не изменился, но стал поговаривать о грядущих для фермеров трудностях. Разговоры эти сводились к тому, что фермерам не прокормить российский народ, и как будто уже готовится правительственное решение об ошибочности фермерского движения и о возвращении вновь к колхозам. Дескать, только колхозы могут спасти сельское хозяйство от погибели. Поначалу Куделькин пропускал разглагольствования Семена Максимовича мимо ушей, но однажды не вытерпел:

– Не пойму, ради чего вы вдалбливаете мне такую махровую демагогию?

Гусянов ничуть не смутился:

– Ради того, Богдан Афанасьевич, чтобы нам с тобой не проспать момент грядущего раскулачивания и досрочно объединиться в колхоз. Хочешь, возьму тебя своим заместителем с окладом миллионов в пять, а то и побольше…

Куделькин усмехнулся:

– Мне – пять, вам – десять. А колхозникам от калача дырку оставим?

– Это они сейчас в акционерном обществе столько получают, – будто не заметив подначки, сказал Гусянов. – В колхозе, когда укрепимся, станем платить побольше.

– За счет каких шишей?

– Кое-что наскребем от доходов. Потом от государственных дотаций и льготного кредитования будем отстегивать на зарплату.

– Извините, Семен Максимович, но дурачить в компании с вами крестьян я ни за какие коврижки не соглашусь. Вы же отлично понимаете, что при нынешних грабительских налогах и сумасбродных тарифах колхозные доходы будут с гулькин нос, а госдотации и льготное кредитование на воде вилами писаны.

– Не горячись, Богдан Афанасьевич, обдумай мое предложение на холодную голову. Ты ведь ни разу не выиграл, когда шел поперек меня. Смотри, как бы опять не остаться на бобах.

– В вашем предложении нет здравого смысла. Десятилетия показали всю несостоятельность колхозного строя, а вы вновь хотите к нему повернуть. Неужели в самом деле серьезно верите, что только колхозный уклад может вытянуть сельское хозяйство из пропасти?

– Во что я верю, не имеет значения. Мне крестьян жалко. Люди привыкли к колхозному укладу и, лишившись постоянного руководства, чувствуют себя как в воду опущенными. Долго так продолжаться не может. Если сейчас не собрать их в коллектив, пропадут. Без твердой руки тут не обойтись.

– А может, лучше поискать умную голову?

– Умников много, но толку от них нет. Одни разговоры. Который год уже пустозвонят, а дела идут все хуже и хуже. Вот я и предлагаю: давай объединимся и сообща потянем крестьянский воз. Негоже нам с тобой жить, как двум медведям в одной берлоге.

Куделькин засмеялся:

– Так бы прямо и говорили. Нет, Семен Максимович, ни в колхоз, ни в совхоз мне объединяться не с руки. У этих хозяев я уже служил, и они меня обворовали. Потому буду жить своим умом. Что касается двух медведей, то у каждого из нас своя берлога. Я в ваше логово нос не сую, и вы меня оставьте в покое.