вскинул голову и заявил:
— Мне ничего не сделают, я малолетка, а в тюрьму садят с четырнадцати лет, вот! Поэтому, дяденька…
— Это кто вам такую глупость сказал?
— Не глупость, а по жизни к чему надо стремится. Это нам Валет сказал, а он пургу гнать не будет. Он от звонка до звонка…
— Дурак ты и Валет твой дурак, или наоборот, умная сука. Вы для него сумки рвете?
Пацан опять молча кивнул головой, тяжело вздохнув.
— Что будет пятнадцатого февраля следующего года?
— Что будет?
— Тебе исполнится четырнадцать лет и ваши тетеньки из детского дома и детской комнаты милиции с огромным удовольствие отправят тебя в спец училище.
— И че? Нам Валет сказал, как правильно заходить…
— Дурак ты опять Сережа, причем в квадрате…
— Че это я дурак? Нам Валет сказал…
— Серега, я по тебе вижу, что ты в детском доме огребаешь регулярно. Я прав?
— Это потому что я новенький…
— А в спец училище что? Будешь сразу стареньким?
— Там по понятиям живут, и если пацан правильный…
— Серега, ты фильм «Маугли» смотрел?
— Я маленький что ли?
— Ты скажи — смотрел?
— Смотрел, давно. Я теперь боевики смотрю, с этим, как его…
— Так вот, там, в «спецухе» еще страшнее, чем в джунглях. В джунглях тебя только сожрут, и все. Пять минут боли, и все закончиться. Я в «спецухе», если за тобой нет стаи, что с тобой одной крови, тебя будут гнобить каждый день и каждую ночь. Потому что, если тебя не гнобить, то загнобят их самих. Вот скажи, Серега, ты правильный пацан?
— А то! Нам Валет сказал…
— Ты на вопрос ответь!
— Ну, типа, правильный.
— Нет, по понятиям, ты помоишник и чмошник, и не вздумай тут дергаться, собака тебя сожрет без команды. Что надулся? Хочешь, объясню?
— Хочу. — помолчав, выдавил пацан.
— А кто ты, если ты за две минуты сам покололся и старшака сдал? И че с тобой надо сделать по понятиям?
— Нам Валет говорил, что вы, дяденька, менты, ой, то есть, милиционеры, со всякими хитрыми…
— Сережа, ты пойми, это никого не волнует. Ты за две минуты покололся и сдал старшака. Что с тобой после этого сделают? Ладно, неинтересно мне с тобой. Давай, показывай, где сумки?
— Там собака ваша уже роет.
Демон действительно, разгреб в дальнем углу кучу верхний слой керамзита, и теперь что-то усиленно вынюхивал в небольшой ямке, и теперь возмущенно мотал перепачканной пылью острой мордой.
— Иду, мой мальчик, иду хороший. — я быстро подошел к углублению, сдвинул в сторону металлический лист и перед нами открылся какой-то квадратный технологический отсек, в котором лежало несколько, чуть запыленных, но еще вполне приличных, дамских сумочек. Демон тут же радостно облаял одну из них, наверное, это был ридикюль гражданки Беляевой.
— Сергей, это все, что вы надергали?
— Ну да, за эту неделю.
— За прошлую где?
— Так Валет по субботам по захоронкам ходит и все сумки из нычек собирает, а потом все продает.
— Прям вот все продает?
— Ну сумки, которые хорошие, он знакомому в комиссионку сдает, ну и другое там. Паспорта кому-то сдает, они потом за сто рублей теткам их возвращают, типа нашли на помойке. Что негодное, он на помойку выбрасывает.
— И много вас таких, что на Валета шестерит?
— Я не шестерю…
— А что ты делаешь? Сколько он тебе за одну сумку платит?
— Он три рубля в неделю дает, остальное в общак сдает, на грев там пацанам, что по зонам чалятся…
— А деньги?
— Деньги мы ему по вечерам сдаем. Каждый вечер.
— И сколько вы денег сегодня взяли?
— Восемь рублей сорок семь копеек. Сорок семь копеек он нам тоже оставляет. Вы у меня деньги заберете?
— Заберу, а что?
— Дяденька, не надо деньги забирать. Если я деньги не принесу, меня сегодня зачмырят.
— Что сделают?
Пацан горько взглянул на меня и ничего не ответил. Я наклонился, вытянул наверх сумку Беляевой и раскрыл ее.
— Сколько в этой сумке было денег?
— Я же сказал вам, дяденька, восемь рублей и сорок семь копеек…
— Что, только одну сумку сегодня дернули?
— Да мы бы больше попробовали, только Кузнец клей купил, а я один не пошел.
— Понятно. — я высыпал содержимое сумочки на металлический лист и стал перебирать имущество Катьки. Паспорт, кошелек, уже пустой, косметичка с патрончиками помады, бутыльком лака для ногтей, мятой коробочкой с черной тушью и маленькой кисточкой, тощая папка с документами. Документы мне были вполне известны — это были копии медицинских документов о хреновом состоянии будущей мамаши и ее плода, что якобы, являлось прямым следствием сидения в наручниках и жопой на снегу. Новым для меня были лишь два клочка бумаги, пришпиленные блестящими скрепками с внутренней стороны обложки картонной папки. На одной было написано Яков Леонидович и номер городского телефона, начинающегося на «двадцать девять», что было общей подстанцией для милицейских и комитетских структур города. На второй бумаге тем же округлым и аккуратным почерком значилось «Адвокат Александр Александрович» и телефонный номерок, подстанция которого находилась где-то в центре. И еще на один момент обратил я внимание, пролистывая тонкие листочки медицинских справок и заключений — потерпевшая по делу Катерина Семеновна Беляева наблюдалась в женской консультации, находящейся на противоположном берегу, где-то в районе дворца культуры имени Покорителей стали. Я задумался на несколько секунд, а потом решил, что папку лучше оставить в Катькиной сумочке, предварительно списав оттуда в записную книжку только телефоны и данные их владельцев, а также фамилию гинеколога, ее наблюдающего. Вернув все как было, я бросил Катькину сумку к остальной воровской добыче, накрыл яму сверху листом металла и ногами заровнял яму.
— Ладно, пойдем со мной. — я положил руку на худенькое плечо внимательно наблюдающего за мной Сереги.
— Куда?
— Вниз спустимся, поговорить надо, а то твой кореш сидит, пузыри пускает, а одним ухом нас, возможно, слушает.
— Он мне не кореш. Он на прошлой неделе деньги Валету не отдал, и сказал, что это я крыса…
— Били?
— И били тоже.
— Тогда тем более пойдем, поговорим.
— Я стучать не буду, я не стукач!
— Да Бог с тобой, ты малолетка, какой
