тексте Мануила, но который, по-видимому, изначально в него входил. Речь о том, что Бог, создавая Вселенную, основал ее в знаке Рака, тем самым предопределив дела земного мира всемирным гороскопом[583]. Когда творение началось в первый день, звезд и, следовательно, Зодиака еще не существовало. Даже если предположить, что Бог поступил так, очевидно, что Он предвидел распад мира в конце времен, и ясно, что не существует распада без восстановления (ἀνακαινισμός, ἀποκατάστασις).
Однако нельзя сказать, что и ответ Глики полностью удовлетворителен. Он, в свою очередь, искажает источники, утверждая, что Гиппократ и Гален не принимали астрологию[584]. Хотя он лишил тезисы Мануила их библейского и святоотеческого аппарата, но не коснулся аргумента о соответствии астрологии Божьему Провидению — аргумента, который был, вероятно, вдохновлен монотеизмом мусульманских и еврейских астрологов. Тогда возникает вопрос, почему Глика, не умея или не желая опровергать этот аргумент, его не касается, но выступает против императора и придерживается мнения монаха из обители Пантократора.
Чтобы ответить на этот вопрос, нам необходимо внимательней рассмотреть этот труд и самого его автора. Глика осуждает астрологию в трех других своих сочинениях: в хронике[585] и двух письмах, из которых одно адресовано монаху Алипию, спросившему его, «следует ли полностью отвергать математическую науку»[586], а другое — пансевасту севасту Константину Палеологу, задавшему ему вопрос, «следует ли верить тем, кто говорит, что в нашей жизни все предопределено»[587]. В этих текстах, как и в своем опровержении Мануила, Глика настаивает на осуждении астрологии Отцами и церковными канонами, однако в письмах эта настойчивость гораздо более нюансирована, чем в хронике. Если хроника следует посланию Василия Великого, давая чисто метеорологическую интерпретацию Быт 1, 14, за исключением допущения, что кометы могут предвещать великие земные события, например смерть государя[588], то письма оставляют место для более широкой интерпретации. В своем ответе монаху Алипию Глика утверждает, что Отцы не признают астрологию, «потому что она вводит в сильное заблуждение умы более простых людей, заставляя их обращать внимание на рождение и судьбу». Следует полностью отвергнуть идею о том, что человеческие дела управляются Фортуной и Роком, но «что люди предвидят грядущие события по движению и порядку звезд и, насколько возможно, угадывают так будущее, с этим мы полностью согласны, тем более что мы читали священные книги, в которых упоминается нечто подобное». Автор приводит примеры, касаю-щиеся навигации и метеорологии, и цитирует Василия Великого относительно комет, «не говоря уже о других знамениях и наблюдениях, на которые большинство людей чаще всего постоянно обращает внимание. И как же так дело обстоит иначе с движением, положением и порядком небесных тел, тем более что этому имеется множество примеров?» Если человек, который уповает на звезды, пренебрегая божественной помощью, становится посмешищем в Писании, в словах пророка Исаии: «Где твои астрологи небесные? Пусть они станут и спасут тебя» (Ис 47, 13), то из этого не следует ни делать вывод, что запрещено толковать их значение (παρασημείωσις), ни признавать, что таковое отсутствует. Не отвергают же медицину, хотя Писание смеется над Асой за то, что он обращался к врачам, а не к Богу (2Пар 16, 12). Предсказание по звездам — дар, который люди получили, чтобы восполнить утрату пророческой мудрости, случившуюся в результате их изгнания из Рая[589]. Итак, этот текст, в котором проводится различие между «хорошей» и «плохой» астрономией, в конечном счете признает ее прогностическую функцию в терминах, довольно близких к терминам Мануила, причем как в целом, так и в некоторых деталях: использовании слова παρασημείωσις, цитате из Исайи и стремлении релятивизировать ее значение, а также в аналогии с медициной.
Письмо Константину Палеологу более сурово к астрологии, как и полагается полемике против предопределения. Цитата из Исайи появляется там вместе с комментарием Кирилла Александрийского[590], чтобы продемонстрировать абсурдность гадания по звездам (ἀστρογοήτεια). Текст также ближе к хронике Глики, и здесь заметно использование тех же мотивов. Тем не менее автор косвенно признает «оригенистский» аргумент в пользу астрологии, утверждая, что «мы называем звезды указателями (σημαντικούς), а не совершителями (ἀποτελεσματικούς)»[591].
Относительную хронологию данных текстов трудно установить из-за отсутствия перекрестных ссылок. С самого начала кажется маловероятным, чтобы Глика написал эти письма после своей хроники, которая представляет собой обобщение его исследований и размышлений. Абсолютно негативное суждение об астрологии, выраженное в хронике, лучше всего вписывается в период, следующий за спором с Мануилом, тогда как амбивалентность, читающаяся в письмах, могла иметь место только до того, как он занял четкую позицию в споре, тем более что она согласуется с аргументом императора. Точки схождения между трактатом Мануила и ответом Глики Алипию настолько конкретны, что позволяют предположить использование одним текста другого. Поскольку невозможно, чтобы Глика повторял аргумент, который он только что опроверг или собирался опровергнуть, следует сделать вывод, что он, сознательно или нет, предоставил материал для аргументации Мануила либо во время их личного общения, либо через посредство некоего текста, например, своего письма Алипию, которое дошло до императора. В этой связи следует отметить тот участливый тон, который он берет в своем послании Мануилу тогда, когда не советует ему использовать тот или иной пример.
Таким образом, Глика изначально не был непримиримым врагом астрологии, каким он проявил себя впоследствии. Занимался ли он ей до того, как превратился в ревностного защитника Православия? Несмотря на его склонность умножать цитаты из Отцов, преуменьшая значение своих светских знаний, его творчество доказывает, что он обладал широким образованием, необходимым для занятийастрологией. Мы видели, как Глика без колебаний ссылается на Птолемея, выступая против императора. Рассказ о сотворении мира в его хронике полон отсылок к греческим философам, и сама протяженность этого рассказа, исключительная для всей византийской хронографии, выдает его довольно необычные научные интересы. И все же это наука человека, который привык подчинять ее библейским и святоотеческим текстам.
Что Глика пережил некое обращение, хорошо видно из биографической (или автобиографической) заметки, которая сопровождает собрание его светских трудов в рукописи Par. gr. 228[592]. Эта заметка разъясняет те обстоятельства, при которых автор написал две просительных поэмы императору. Едва грамматик Глика успел подать свою первую петицию против своего несправедливого тюремного заключения, как из Киликии пришел императорский приказ ослепить его. Он мужественно переносит свое горе без обид и отчаяния. Напротив, он благодарит Бога за свое уничижение: он избирает спокойствие и занимается чтением священных книг (ἡσυχίαν ἀσπάζεται καὶ βίβλοις ἱεροῖς
