к себе. Мысли больше не подчиняются упаднической логике — из меня словно разом выкачали все дерьмо и под завязку заполнили пустоту облаками сахарной ваты.
Тупой влюбленный кретин — вот в кого я сейчас играю.
У меня никогда не было нормального секса, но необъяснимая уверенность, что с Эрикой все будет по высшему классу, подтолкнула к активным действиям. Конечно, я изрядно нервничал — черт знает, каким гигантом был ее москвич, как с ней можно, а как — не стоит. Я мог запросто накосячить, обидеть, сделать что-то не так... Нес спонтанный пошлый бред, яростно засасывал ее губы и вел себя крайне нагло — почти сразу стянул с нее футболку, расстегнул лифчик, шарил клешнями по бархатной коже и по-настоящему кайфовал. Эрика пыталась прикрыть шрам, но я отвел ее руку — несмотря на изъян, она все равно остается красивой и чистой, а вот я, невредимый снаружи, на самом деле гнилой и никчемный...
Она выдохнула, отбросила сомнения и тоже включилась в дело — страстно, азартно, исступленно, и я завелся так, что готов был взорваться. Она поддавалась, и я заходил все дальше, но, когда наконец в нее вошел, натолкнулся на тонкую, мгновенно лопнувшую преграду и завис от осознания. Из груди Эрики вырвался стон.
— Я что... — изрядно офигев, я приподнялся на локтях и взмолился. — Пожалуйста, скажи, что это не так!..
— Ты у меня первый. Все хорошо... — прошептала она и улыбнулась, и я провалился в ее расширенные зрачки и утонул в них.
Я всегда был уверен, что в такой ситуации непременно испугаюсь, извинюсь и, поджав хвост, быстренько исчезну в закате, но от ее простого признания растекся лужей, самоликвидировался, перестал существовать.
— Ты у меня тоже, — зачем-то прохрипел я и окончательно съехал с катушек.
Я старался по полной, и вовсе не для того, чтобы Эрика побыстрее кончила и отвернулась — наоборот, мне хотелось, чтобы мы как можно дольше летали, дышали в такт и смотрели друг другу в глаза, быть с ней кожа к коже, обеспечить незабываемый опыт — вместе с ней его получал и я...
Прикрываю тонкие плечи Эрики пледом и разглядываю идеальное лицо, густые черные ресницы, подрагивающие во сне, припухшие розовые губы, шею с пятнышком засоса, шикарную грудь. Из нутра рвется адская жара, я опять готов к подвигам, хотя ночью устал почище, чем на трехчасовом сэте на сцене.
Где все эти годы был ее парень-придурок? Чем они занимались наедине? Неужто играли в шахматы и говорили о высоком? Он что, евнух, монах или прислужник сатаны?..
Я должен узнать о ней все. Расспросить, понять, принять. Помочь — и вовсе не потому, что Кнопка пообещала отпустить мне грехи.
По обыкновению, после опустошающих марафонов с Энджи я разбит, болен и искренне желаю умереть от омерзения к себе, однако сейчас приятно измотан и умиротворен, нахожусь в полной гармонии с собственным телом, и совесть не копошится опарышами в глубинах черной души.
Я готов свернуть гребаные горы, по недоразумению вставшие на моем пути, а в башке гудит от грандиозного, сокрушающего открытия и смирения перед ним.
Я завяз, как муха в сиропе. Я люблю... Я ее люблю.
Черт бы тебя побрал, Кнопка...
Прикасаюсь губами к теплому лбу Эрики и взываю к остаткам здравого смысла. Я и впрямь сентиментальная размазня, такой же, как Князь. Прежде чем встать на одно колено и торжественно вручить ей свое полумертвое сердце, не мешало бы раздобыть нормальный обогреватель, подключить интернет, починить капающий кран в ванной, а потом подыскать хату получше и поближе к универу.
Тяжко вздыхаю и матерюсь. Для начала неплохо было бы поставить жирную точку в отношениях с Энджи.
Выбираюсь из-под пледа, словив волну ледяных мурашек, плетусь в душ, натягиваю не до конца просохшее шмотье, застываю у кухонного окна и обозреваю унылый, раскинувшийся снаружи двор.
У меня наполеоновские планы, но для достижения успеха нужно начинать с малого — так когда-то учил отец. В осиротевшем рабочем кабинете остался мощный переносной радиатор, три года пылящийся без дела — можно без проблем вывезти его оттуда до возвращения Энджи, а на занятиях просмотреть сайты с объявлениями о сдаче жилья.
Возвращаюсь к спящей, ангельски прекрасной девочке, борясь с головокружением, пару мгновений любуюсь ею, и реальный мир отключается. Выгребаю из кармана ветровки протокол, огрызком карандаша корябаю на нем короткую записку, оставляю на столе и, прихватив рюкзак, вытряхиваюсь в студеное утро.
Дождь прекратился, но ошметки серого тумана носятся над скатными крышами, сбиваясь в тяжелые свинцовые тучи, и я ускоряю шаг. Забитые мышцы горят — без должной физической подготовки я бы вряд ли поднялся с дивана. Надо бы спросить у Эрики, как она себя чувствует: что если я перестарался...
Прихожу в замешательство и какой-то животный ужас, поспешно достаю айфон, но вспоминаю, что у меня до сих пор нет ее номера, а если бы и был — она потеряла сим-карту и не смогла бы ответить.
Утренние улицы пустынны, автобусы еще не вышли на линии, лишь на остановках молча толпятся сонные горожане в ожидании служебного транспорта. Ветер гоняет по асфальту сухие листья, бумажки и шелуху, холод пробирается за шиворот, под кожу и ребра, и я разгоняюсь до бега.
На периферии зрения мелькают обрывки снов, на полуголых ветвях тополей расцветают огромные яркие розы, небо разрезают крылья золотых и серебряных птиц, сердце мерно и спокойно колотится в груди, кулаки наливаются силой.
Энджи права — между хорошим сексом и осознанием себя настоящим мужиком определенно есть связь, но она заключается не в удовольствии, которое ты умеешь доставлять, а в уважении, заботе и готовности взять на себя ответственность за поступки.
Пока я с Эрикой, никто не сможет ей навредить. Даже если ни черта не выйдет, и мне придется присматривать за ней издалека...
Нагнувшись, пролезаю под шлагбаумом, пересекаю заставленную автомобилями стоянку и поблескивающий металлом холл, считая кнопки с номерами этажей, поднимаюсь в лифте и, повернув в замке ключ, заваливаюсь в жуткую тишину огромной квартиры.
На кухне монотонно шумит холодильник, незастеленная кровать Энджи вершиной айсберга белеет в проеме спальни, и я отвожу глаза. В глубине коридора виднеется дверь отцовского кабинета, но я, впервые за несколько лет, вхожу в него без стыда и страха.
Темная дорогая мебель, сырость, запах плесени, никому не нужное прошлое, поблекшее под слоем пыли...
Когда я был мелким, любил гонять с футбольным мячом вокруг письменного стола, исподтишка наблюдал за работающим
