опять бросив на меня надменный взор, уселся, высунул руку, положил мне на ладонь пенни и сказал: «Вот тебе, бедный человек», – да еще пожелал мне не пропить подаяние.
В другое время эта непристойная грубость разбудила бы в Бертраме Вустере спящего зверя, и этот малолетний сосуд скверны получил бы от меня еще одного щелбана, но сейчас мне было не до Тосов. Я подозрительно смотрел на Коротышку.
– Что за дело? – спросил я еще раз.
– Ничего интересного, – отмахнулась она. – Так, кое-какая мелочь.
И укатила, оставив меня в когтях смутной тревоги.
Я потопал к «Деверил-Холлу», теряясь в догадках, что подразумевалось под ее выражением «кое-какая мелочь», заворачиваю за угол – и вижу в отдалении нечто крупное и в норфолкской охотничьей куртке. Я узнал Эсмонда Хаддока.
Глава 19
Поскольку по распоряжению «пуганой вороны» леди Дафны Винкворт в «Деверил-Холле» больше не выставляли после обеда портвейн и вся компания, без разделения полов, одновременно отчаливала из столовой, закончив прием пищи, я не беседовал с Эсмондом Хаддоком один на один со дня, вернее – вечера моего приезда. Встречал его, конечно, то тут, то там, но всегда в сопровождении пары теток или кузины Гертруды, и в обоих случаях выражение лица у него было байроническое. (Я справился у Дживса, слово верное, означает: как у покойного лорда Байрона, который имел унылый характер и все принимал близко к сердцу.)
Мы сошлись, он – с северо-северо-востока, я – с юго-юго-запада, и он поздоровался, болезненно дернув щекой, словно хотел было улыбнуться, но раздумал и сказал себе: «Да ну их, еще улыбаться…»
– Привет, – сказал он.
– Привет, – сказал я.
– Хорошая погода, – сказал он.
– Да, – сказал я. – Гуляете?
– Да, – отвечает. – И вы тоже гуляете? Благоразумие заставило меня опуститься до лжи.
– Да, – говорю. – Я тоже гуляю. Только что повстречал мисс Перебрайт.
При звуках этого имени его передернуло, как будто разбередили старую рану.
– О? – сказал он. – Мисс Перебрайт? – И два раза сглотнул. Я видел, что на губах у него рождается вопрос, но, должно быть, неприятный до тошноты, потому что он выговорил только: – А был… – и снова сглотнул. И еще, и еще.
Я уже готов был перейти к обсуждению ситуации на Балканах, когда он наконец все-таки выдавил из себя:
– А был с ней… Вустер?
– Нет, она шла одна.
– Это точно?
– Абсолютно.
– Он, возможно, затаился где-нибудь поблизости. За деревом?
– Дело было на вокзальной площади.
– Может быть, спрятался за дверью?
– Да нет же!
– Странно. Ее сейчас без Вустера нигде невозможно застать, – сказал он, слегка скрипнув зубами.
Я сделал попытку немного умерить его муки, достигшие, похоже, значительной остроты. Было очевидно, что усилия Гасси не пропали даром и так называемое зеленоглазое чудовище изрядно потрепало Эсмонду нервы.
– Мы ведь – они то есть – старые друзья, – сказал я.
– Вот как?
– Да. Знакомы с детства. Занимались в одном танцклассе.
Я сразу же пожалел, что обмолвился о танцах, потому что он взвился, словно чья-то невидимая рука наступила ему на невидимую мозоль. Не то чтобы он помрачнел, он и так был мрачнее тучи, но как-то совсем скис, вроде лорда Байрона, прочитавшего разгромную рецензию на свой последний сборничек стихотворений. И ничего удивительного. Человеку, влюбленному и встревоженному предприимчивостью соперника, не так-то приятно представлять себе объект своего обожания вальсирующим в объятиях этого соперника, да еще, быть может, во время перерыва по-дружески делящим на двоих стакан молока с печеньем.
– Да? – отозвался он и испустил свистящий вздох, как выдохшийся сифон с содовой водой. – В одном танцклассе, вы говорите? В одном танцклассе?
После чего погрузился в хмурое молчание. Когда же он вновь заговорил, в голосе у него прослушивалось хриплое урчание грома:
– Расскажите мне, Гасси, что за тип этот Вустер? Он ведь ваш приятель?
– Ну да.
– Давно с ним знаетесь?
– В школе вместе учились.
– Отвратительный, наверно, был мальчишка? В школе его, конечно, терпеть не могли?
– Я бы не сказал.
– Значит, это с возрастом у него проявилось. Потому что он вырос самым подлым ползучим гадом изо всех ползучих гадов, каких я, себе на горе, в жизни встречал.
– Вы называете его ползучим гадом?
– Именно так, и готов повторить это столько раз, сколько вам будет угодно.
– Он вовсе не так уж и плох.
– Возможно – на ваш взгляд. Но не на мой и не на взгляд, я думаю, подавляющего большинства порядочных людей. Такими, как Вустер, заполнен ад. Что она в нем нашла, черт побери?
– Не знаю.
– И никто не знает. Я подверг его самому пристальному и объективному рассмотрению и пришел к выводу, что он совершенно лишен какого-либо обаяния. Вам случалось переворачивать большой плоский камень?
– Изредка.
– Видели, кто из-под него выползает? Разные омерзительные твари, которые похожи на него, как родные братья. Если бы вы, Гасси, положили под микроскоп кусочек овечьего сыра «Горгонзола» и предложили бы мне взглянуть, первое, что я бы воскликнул, настроив окуляр, было бы: «Смотрите-ка, Вустер!»
Он помолчал, байронически насупив брови. А потом продолжил:
– Мне известно, что вы на это возразите, Гасси. Вы скажете, что ведь не его вина, если он похож на слегка увеличенного сырного червя. И это правда. Надо быть справедливым. Но ведь он наводит ужас на добрых людей не только своей отвратительной наружностью. Он представляет угрозу для общества.
– Ну, это вы уж слишком.
– Что значит – слишком? Вы слышали, что про него рассказывала тетя Дафна
