Я не солгал Сью, сказав, что Тереза лезет на стенку. Хотя было время, когда она считала «Аризонское безумие» тюрьмой, теперь она привыкла рассматривать магазин как средоточие нашей с ней жизни. Конечно, она была не настолько несгибаемой, чтобы отказаться даже от каникул, но я знал, что она всю дорогу будет беспокоиться. И в то же время постоянное пребывание в Першинге изрядно поистрепало ей нервы. Поэтому я решил, что лучший способ ей помочь — это пересидеть осаду вместе. Однако дни шли, а наше мужество все убывало. То телевизионщики с камерой буквально лезли к нам в окна, то ударный отряд вардлинитов появлялся у дверей, пригласить меня поучаствовать в очередном мероприятии, устроенном на поле, где тренировались «Гремучки Першинга». Си-эн-эн, «Фокс ньюз», Эм-эс-эн-би-си и другие новостные каналы посылали свои грузовики с оборудованием и телегеничных репортерш с сексапильными голосами, безупречными манерами, в продуманных брючных ансамблях. Несмотря на свою тривиальность — а может быть, именно благодаря тому, что ее тривиальность отвечала каким-то особенностям национального вкуса, — история приобрела известность. Война между мной и Тритом превратилась в один из тех глупых сюжетов, которыми телевизионщики любят заканчивать программы новостей. Монро Трит сделался героем анекдотов Лино и Леттермана,[47]— я, конечно, тоже, но Трит превратился в Национального Злодея, и потому ему доставалось больше, чем мне. Туристы валом повалили к нам. Из-за шумихи, поднятой в газетах и по телевидению, наши продажи взлетели с нуля до небес. В магазине толпилось столько народу, что нам пришлось нанимать сменявшихся с дежурства помощников шерифа в качестве охраны. С утра было еще ничего, но к обеду магазин превращался в эпицентр массовых беспорядков. В нем яблоку было негде упасть, повсюду какие-то люди щелкали затворами фотоаппаратов, совали нам свои визитки, вопили, отпихивали друг друга, просили автографы, заказывали молитвы, требовали чудес, умоляли переспать с ними или дать денег взаймы. По ночам мы отключали телефон и делали вид, будто все в порядке. Нам казалось, что если мы будем стоять на своем, то и этому рано или поздно наступит конец. Но всякий раз, когда нам уже начинало казаться, что война идет на убыль, в город заявлялась очередная полумертвая кинозвезда или всеми забытый певец, который во всеуслышание объявлял о своей верности Святому Писанию в исполнении Монро Трита, и тогда вардлиниты находили еще более известную знаменитость, какого-нибудь голливудского болтуна, и тот заявлял, что «Молитвенник» — книга вдохновенная, гениальная, и все начиналось сначала. Вслед за шоу-бизнесом над нами закружили и политики, почуяв, что дело пахнет первой поправкой, и надеясь всласть попировать. Ученые мужи спорили о духовности, законности, моральности, личности и, наконец, о своей собственной ответственности за раздувание рейтингов самого популярного в стране реалити-шоу. Президент сделал несколько последовательных заявлений о том, что Монро Трит не имел никакого отношения к его избирательной кампании, о том, что я, по его мнению, являюсь олицетворением Великого Американского Духа Изобретательности, о том, что он человек верующий и сам часто говорил с Большим Парнем. Какой-то вардлинитский патруль втянул христиан в потасовку на ничейной полосе между лагерями, началась драка, полетели камни, в результате человек десять попали под арест, а еще семнадцать — в больницу. Наши бункерные настроения крепли день ото дня. Мы почти не выходили на улицу, все продукты заказывали на дом, обедать в «Столовой горе» перестали. Я был уверен, что Сью Биллик не дает огню затухнуть, при всякой удачной возможности подливая в него масла в виде очередного ловкого хода своей пиар-кампании. Между словами каждого ее мейла или звонка так и читалось плохо скрываемое злорадство: как ни крути, мол, а я все же тебя трахаю! «Хорошо понимаю, что вам с Терезой все это, наверное, кажется кошмаром, — написала она однажды. — Но, проснувшись, вы оба будете мне благодарны».
В конце февраля Тереза собиралась на ярмарку в Финикс, и мы, признав свое поражение, ухватились за возможность закрыть магазин и пожить в отеле «Адамс», где заказали номер на имя мистера и миссис Клэй Коллисон (так звали оптовика в Тусоне, снабжавшего нас жеодами и другими камнями), в надежде убить двух зайцев сразу — пожить спокойно в Финиксе и в то же время держать дела в Першинге под контролем, чтобы в случае чего сразу вернуться домой. Мы думали, что в наше отсутствие городок снова вернется к нормальной жизни и, хотя журналисты рано или поздно все равно пронюхают, где мы, в большом городе укрыться от них будет легче. Из Першинга мы уезжали ночью — специально, чтобы за нами не увязалась толпа журналистов и вардлинитов, — и все равно целый фургон репортеров провожал нас до границ городка, где их перехватили дежурившие на дорожном посту Дейв Гиллери и Бобби Гойнз, знакомые помощники шерифа, которых мы упросили оказать нам такую услугу. Вырвавшись на просторы пустыни, мы почувствовали себя такими же свободными, как когда ехали из Уолла-Уолла на юг, — наверное, потому, что, хотя заключение, которого мы только что избегли, ничто по сравнению с тем сроком, который можно схватить за убийство в штате Вашингтон, вынести его было во многих смыслах труднее; свобода, которой нас лишили в этот раз, стала мне куда дороже, чем та свобода, которую я потерял давно минувшей ночью в ресторанчике «Галера».
В первый же ярмарочный день я оторвался от Терезы и пошел бродить по забитому народом торговому центру — огромной, залитой белым светом пещере, где прохладные волны «мьюзака» прокатывались над головами разгоряченных посетителей, толпившихся у стендов с кивающими куклами, аризонскими Барби, пивными кружками в ламинированных аризонских закатах, открывалками для бутылок и триллионами других ярких и бесполезных вещиц, демонстрируемых сексапильными моделями и мужчинами с рядами значков на лацканах. Дважды я был узнан, но каждый раз мне удавалось стряхнуть с себя поклонников и затеряться среди праздных зевак, пожилых людей, скучающих ребятишек, охранников в штатском и владельцев сувенирных лавок, из которых в основном и состояла толпа. Я взял на заметку стенд, где продавали маленькие пластмассовые изображения столовых гор, которые подпрыгивали, стоило нажать пружинку у их подножия, и даже купил несколько штук — настолько меня очаровало видение настоящей Прыгающей горы, которая скачет по всему Юго-Западу и давит города, встающие на ее пути. Покончив с покупками, я пошел искать Терезу, надеясь, что мне удастся оторвать ее от дел и увести куда-нибудь пообедать, как вдруг мой мобильник завел свою дурацкую симфонию, и я, уверенный, что это, наверное, звонит сама Тереза, ответил:
— Да, радость моя.
— Никакая я тебе не радость, — ответил мужской голос. — Узнаешь? Я тот парень, который заходил к тебе в магазин под Рождество. Ты еще решил, что мы встречались раньше, в Ногалесе. Ну, помнишь?
— Где ты взял мой номер? — спросил я.
— Хочу тебе кое-что показать. Поможет тебе стряхнуть Монро Трита со своей задницы. Жди меня у лотка с хотдогами к востоку от центра павильона.
