горько.
– Да, в тот год я получила гранты сразу за несколько лет, выплатила часть кредита и переехала из социального мобильного домика в квартиру. Но самое первое, что я сделала – починила зубы. Хотя к тому моменту уже научилась мастерски прятать их отсутствие и даже говорить почти без дефектов. Никто не замечал… потом снова пришлось привыкать к зубам. Он сидел на набережной, и он был не в порядке. Я привела его домой, накормила. Мы поговорили, он сказал, что хочет бросить. Я сказала, что помогу. Мы прожили вместе два года. Тьяго ни разу не попытался бросить. И он выносил из дому всё, что можно было вынести ценного: героин – дорогое удовольствие для тех, кто ещё не готов гнить от метадона. Я устала…
Рыдания душат, всё, что было надёжно запечатано внутри, рвёт упаковку и выбрасывается наружу слезами, всхлипами.
– Я устала, Лео… устала от грязи и унижения, устала от бесконечного долбления в бетонную стену. Он приводил девушек… таких же, как сам. Не изменял, думаю, только потому, что был не в состоянии. Я сняла другую квартиру и ушла, платить за две мне было тяжело, но я платила, иначе ему пришлось бы бомжевать, а я этого не хотела. Не хотела ему своей доли. Когда поняла, что не тяну – один предмет в год – это не учёба, они часто меняют программу, и такими темпами я буду учиться всю жизнь – перестала оплачивать счета за его квартиру. Я сделала, как она – выбрала себя.
Я зажимаю глаза пальцами, ладонями, чтобы из них так не лилось.
– Лея… – он сглатывает тяжело, – ты не обязана была… В первую очередь ты в ответе за свою жизнь…
Но я слышу, слышу его неискренность. Он не сказал «мы» в ответе за свою жизнь. Он сказал «ты».
– Прошлой осенью в октябре… восемнадцатого октября в половине первого дня я вышла на ланч брейк. Мы как раз только переехали в новый офис в Газтауне, и я в не дождливые дни всегда выходила на побережье в Краб-парк чтобы съесть свой салат там. Уже возвращалась, когда увидела, как глубоко престарелый пенсионер в кепке и кремовом плаще тычет своей тростью в сидящего под стеной бомжа. Это была стена у подъезда к дому, то есть на некотором удалении от тротуара. Я хотела пройти мимо, потому что в планах было потрать оставшиеся десять минут перерыва на кофе в Тим Хортонсе, но что-то внутри такое тяжёлое… и непреодолимо сильное заставило меня подойти. Я сказала деду, чтобы не тыкал в человека своей палкой, что он такой же человек, как и все прочие. Дед фыркнул и ушёл, а бомж не двигался. Грязные волосы сосульками свисали над его склонённым лицом, руки в язвах лежали на коленях. Он выглядел так, словно спит. Но я зачем-то стала его будить. Толкала, пока он не завалился на бок, и тогда я увидела его лицо…
Лео обнимает меня ещё крепче, и ещё сильнее раскачивает, но меня уже не сдержать.
– Он был мёртв, Лео. Он был мёртв уже не первый час и не первый день…
Julia Michaels – If You Need Me
Открывается дверь, кто-то что-то говорит, но я не слышу, потому что напряжение в голове слишком сильно, слишком силён резонанс в сознании от того, чему я только что позволила выйти наружу. Как только удаётся хоть немного сконцентрироваться, слышу:
– Пять тысяч долларов чеком за пять минут уединения! – голос Лео.
– Почему не десять? – Клэр.
– Хорошо, я понял. Десять. Пять минут и выйдем.
– Две минуты и свой чек Вы отправляете голодным детям в Африке, – дверь захлопывается.
Мы снова наедине. Я считаю секунды, Лео продолжает меня качать, крепко сжимая руками.
– Жизнь иногда снимает с нас кожу. Но самое худшее – при этом она ждёт нашей реакции: депрессию, уныние, уход в себя, а если не дожидается – бьет ещё. И ещё. А ты зубами цепляешься за рассудок и заставляешь себя жить вопреки. Поднимаешься и всё равно прёшь вперёд, хоть на одной ноге, хоть ползком.
– Я виновата… я предала его. И никакая терапия тут мне не поможет.
– Нет, он предал себя сам.
– Самое страшное, я даже не была «той самой». Я всегда знала, что он продолжал любить её. Думаю, умирая, он видел её, не меня.
– У меня есть знакомый, у него с женой некоторое время были серьезные проблемы в отношениях. Довольно продолжительное время. Так вот это навсегда осталось на её лице: за те два или три года, пока они не могли найти дорогу друг к другу, у уголков её губ появились заломы. Глубокие. И хотя сейчас у них всё хорошо, даже очень хорошо, эта печать грусти навсегда осталась ему напоминанием. Ничто не проходит бесследно.
– Зачем ты мне это говоришь?
– У тебя таких заломов нет – красивое, ровное молодое лицо. Значит, этот парень при всём том, что он творил, не смог достать настолько глубоко. Понимаешь о чём я?
– Нет.
– Возможно, твой парень – это не тот человек, который для тебя. А твой мужчина все ещё ждёт тебя. Где-то. А то, что случилось с твоим парнем – это опыт. Бесценный опыт, необходимый для того, чтобы не наделать роковых ошибок в будущем и не потерять человека, который действительно твой.
– Ну ты загнул. Вот чтоб так всё вывернуть – это надо уметь. Да. Пошли уже, а то моя истерика тебя обанкротит!
– Это вряд ли… – смеётся.
– Тогда можно вопрос?
– Давай.
– Она красивая?
– Очень.
– Красивее меня?
– Тебе интересно моё мнение?
– Конечно! Мужчина, способный отвалить десять кусков за пару минут приватности, по определению авторитетен!
– Как раз наоборот, – смеётся, – моё мнение бессмысленно, потому что в нём нет, и не будет, объективности!
– Но…
– Но я могу совершенно искренне сознаться в том, что ты красива.
Я замираю, его руки обнимают плотнее:
– Ты женщина, которая влечёт… Моё мнение
– Почему она? Почему из тысяч ты выбрал её?
– Бывают же такие лица, от которых ты не в состоянии оторвать глаз? Вроде бы и ничего особенного: красота присутствует, но не более чем в сотнях тысяч других лиц, ежедневно кишащих вокруг тебя в мегаполисе. Но вот именно у неё губы такой формы, что самым первым на ум приходит слово «чувственность». Именно в её глазах ты видишь историю, где главная роль почему-то отведена тебе. И сыграть её очень хочется. А любовь, это просто момент… момент такой: твои губы растягиваются против твоей воли – просто внутри
