бы, если бы эти два мальчика встретились сейчас где-нибудь в Ленинграде. Им уже, наверное, больше двадцати лет. Они даже старше Тани. Может быть, парень из Кореи учится вместе с Таней у нас. А этот американский парень приехал как турист. Они встретятся, ну, хоть в театре. Кто-нибудь знает про них все и расскажет им. Корейский студент подойдет к американскому парню и спросит:
— За что твой отец убил мою маму?.. Мой отец никогда не угрожал ни тебе, ни твоей маме.
Вокруг будут стоять люди и слушать. Все будут молчать и ждать. Что же ответит сын американца?
Корейский парень подойдет вплотную и снова спросит:
— Мой отец никогда не был в Америке. Зачем твой отец пришел на нашу землю, в мою страну, убивать?!
Рядом с Витей на стул плюхнулся Миша и спросил:
— Ну, что-нибудь еще про Багамы было?
— Не, — ответил Витя. — Давай посмотрим еще?
Миша заерзал на стуле, сказал:
— У меня есть одна мысль насчет Терри...
— Подожди, сейчас...
Витя заинтересовался тем, что показывали на экране. На снимке возле какого-то необыкновенно пятнистого ковра сидели солидный мужчина, похожий на директора школы, и две скромные, серьезные женщины.
Диктор из Праги, показывая снимок, говорил, что на снимке виден единственный в мире ковер из сорока восьми шкур леопардов. Ковер этот хранился в одном из музеев Кореи, но его взял оттуда американский сержант Элверн Гилтнер и, упаковав в мешок, отправил своим родным в США — в город Пуэбло, в штате Колорадо. На снимке возле ковра были папа и мама сержанта и его сестрица.
Родители сержанта решили продать ценный «подарок». Газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Мать солдата-коллекционера остается непреклонной в своем намерении продать ковер тому, кто больше за него даст. Отец — мистер Гилтнер, управляющий оптовой бакалейной фирмой в Пуэбло, — заявил, что он много «потел над этим вопросом» и согласен с женой».
Миша спросил:
— Как это «взял из музея»?
Витя не успел ответить: вновь на экране появились снимки разрушенных корейских городов, убитые и раненые дети и женщины... Диктор говорил о том, как, захватив города Кореи, оккупанты грабили музеи, отсылая к себе домой все ценное.
— Сами же против фашистов воевали, — сказал Миша.
— Таким, как этот сержант, все равно за что убивать других: для них война просто выгодная работа, — сказал диктор.
— Сегодня, как тогда в Корее, они появились над городами и селами Вьетнама. Горят посевы риса, рушатся хижины над головами женщин и детей. Смотрите, ребята, что делают там американцы.
На экране появились кадры кинохроники — все было так же, как в Корее: дымы пожарищ, убитые женщины, дети.
Диктор стал рассказывать, что в бессильной ярости, так и не запугав партизан Южного Вьетнама, американские военные по приказу своего правительства стали бомбить соседние города Демократической Республики Вьетнам.
В кадрах кинохроники появились бомбардировщики с опознавательным знаком США — звездой. Они шли волна за волной. Вот полетели первые бомбы. И тут с земли помчались навстречу стервятникам снаряды, трассирующие пули. Вспыхнул бомбардировщик и рухнул в море около берега.
Диктор из Праги торжественным и строгим голосом сказал:
— Вы знаете, что Советский Союз и его друзья, в том числе наша Чехословацкая республика, предупредили президента США: нельзя играть с огнем!
На экране появились кадры с вооруженными африканцами.
— Сейчас в огне гибнут тысячи детей в Конго, в Африке, — пояснил доктор. — Их родители восстали против правителей, продавших Конго капиталистам. И тогда те наняли в Европе и в Америке белых карателей для подавления восстания. Вот это, — диктор показал фотографию человека с автоматом в руках, — Зигфрид Мюллер; едва прибыл в Конго и получил оружие, спросил: «Каких негров надо расстреливать — всех или только начиная с четырнадцати лет?»
Вы знаете, кто он? Бывший эсэсовец, фашист. И те, кто его нанял, это знают, но им такие слуги и нужны. А Мюллер мечтает подкопить здесь деньжонок... этой «работой».
«Сейчас мне сорок четыре года, — заявил он корреспондентам. —Я буду работать до пятидесяти лет и соберу достаточные деньги для спокойной и обеспеченной старости. У меня будет свой дом с садом, собака, кошка и птички. И буду слушать музыку... У меня две слабости: музыка и автомат».
На экран набежали полосы, начались помехи. Миша спросил:
— Витя, а Харвей не мог сюда наняться?
— Вполне!
— Вот бы его там поймали! — предположил Миша.
Вите эта идея пришлась по душе. Он представил себе, как он с Мишей вместе с конголезскими патриотами подползает к секретному аэродрому наемников в саванне. Вот летчики направляются к самолету, деловито проверяют, хорошо ли подвешены бомбы... Но тут послышался сигнал, и конголезцы бросились вперед. Вместе с ними добровольцы — Витя и Миша. Наемники изо всех сил сопротивляются, но патриоты сильнее. И вот уже Харвей сидит перед Витей и Мишей... Пусть щурится, кривит насмешливо губы — ему придется отвечать перед судом по-настоящему.
— Вить, а что, если они на Багамах попали в самое восстание... Харвей помогал карателям, и восставшие захватили яхту.
Витя промолчал, обдумывая, но Миша не дал до конца все сказать и выпалил:
— Но если не было восстания, а просто захватили яхту те, кому нужно было попасть на Кубу…
— Революционеры?
— Ну! — сказал Миша.
— Ты уж совсем, — Витя даже головой помотал. — А если это революционеры, разве они девочку бросят одну в океане?
— Если у них другого выхода не было? Я читал…
Витя посмотрел на Мишу, как смотрят на человека, которому хочется как следует двинуть из-за его же глупости.
— «Я читал… Я читал», — передразнил он. — А ты про такого революционера и советского полководца Яна Фабрициуса слыхал?
— А чего? — неопределенно сказал Миша.
— Знаешь, кто он был по званию? Командующий! Однажды он летел в самолете из Сочи в Тбилиси. В самолете среди пассажиров была женщина с ребенком. Самолет потерпел аварию: сел на воду, подпрыгнул, перевернулся вверх колесами и стал тонуть. До берега было метров шестьдесят.
«Товарищ Фабрициус, скорей выходите!» — крикнул пилот.
Фабрициус ответил: «Первой выходит женщина с ребенком», — и пропустил их вперед.
Они успели выпрыгнуть в окно кабины. Сам Фабрициус погиб.
— Я тоже читал, — сказал запальчиво Миша. — В Берлине, когда наши пробивались к рейхстагу, один наш солдат Николай Масалов услышал, что где-то впереди ребенок
