с ней: её улыбки, её гнев, её смущение, её жесты, её фразы, её взгляды, её голос, её губы, её тело…
Ларс помнил о своём обещании, он сдерживал себя, как мог, но только вот от близости Эйи Илианы здравый смысл отказывался служить хозяину верой и правдой. Зато просыпалось мужское естество – оно скулило, подвывало и рвалось вперёд, как охотничий пёс, учуявший желанную добычу.
Он знал, что не посмеет воспользоваться ситуацией…
Эйя целиком и полностью зависела сейчас от него, и Ларсен мог бы добиться того, чего так желал, даже не принуждая силой. Немного хитрости, немного очарования, немного напора – и падёт непреступная крепость. Соблазнить эту невинную, чистую душу совсем не сложно. Она ещё дичится, конечно, но ведь уже научилась ему доверять.
Она уже спит на его плече.
Спит на его плече… Н-да…
Оказывается, в этом и кроется настоящее счастье.
Пусть его ломало и сжигало изнутри от желания – это можно перетерпеть... Зато, как тепло и светло сейчас на душе! Разве есть в мире что-то прекраснее, чем шёлк волос, щекочущий его шею, и эта сладкая тяжесть на руке, и размеренное тихое дыхание.
Разрушить это – значит, предать не только её, но самого себя, упасть на самое дно, опуститься в собственных глазах.
Он обещал ей свободу. И он её подарит.
Но как отчаянно порой хотелось, чтобы случилось чудо, чтобы она захотела остаться. С ним.
Глупости! Она в его сторону и не посмотрит. Нет у них ничего общего. Ларсен это понимал.
Такие, как Эйя, никогда не влюбляются в таких, как он – в безродных авантюристов, охотников за лёгкой наживой. Она – настоящее чудо, волшебный сон…
Лучший новогодний подарок!
Она не для него… Ведь подарки достаются только «хорошим и послушным детям». А он таким никогда не был, он не заслужил этот дар.
Ларсен язвительно ухмыльнулся.
Докатился! И куда только подевался тот самоуверенный, хвастливый, не знающий отказа Ларсен Оллье? Тот, кто брал всё, что хотел, и всех, кого хотел. Кто верил, что ему всё по плечу. И не сомневался в себе…
А теперь… робеет перед этой девчонкой, нянчится с ней, как с маленькой, боится лишним словом обидеть, неосторожным прикосновением напугать. Тьфу! Позорище!
Но… она ведь… спит на его плече…
Пусть спит…
Завтра он подумает о делах, о проблемах, об уязвлённой гордости, а сегодня… лишь бы ничто не тревожило её сон.
***
Эйя
Проснулась Эйя от прикосновения к щеке.
Хотела даже испугаться сначала… Но страшно почему-то не было – было… приятно.
Тёплые, чуть шершавые пальцы скользили по коже, едва дотрагиваясь, нежно и осторожно, будто опасались навредить. Казалось, тепло чужой руки проникало внутрь, и там разливалось, согревало, будто первые утренние лучи солнца. Так уютно, так спокойно, так сладостно, что улыбка тотчас появилась на её губах. Потом она открыла глаза…
Ларсен, подперев голову согнутой рукой, полулежал рядом и смотрел на неё. И гладил по щеке. Заметив, что она проснулась, он не отдёрнул руку, не отвёл глаз.
О, этот взгляд! Тёмный, как ночное небо, и такой же манящий, как звёздная высь. Под этим взглядом сердце застучало часто-часто. Мягкое, уютное тепло в груди у Илианы внезапно сменилось незнакомым жаром, опалило изнутри, мучительно и сладко.
– Доброе утро! – улыбнувшись, шепнул Ларсен. – Просыпайся, пташка! Завтрак ждёт. Я специально для тебя раздобыл у кока свежих фруктов, а ты всё спишь, – улыбка из лукавой стала грустной. – Мне без тебя одиноко…
– О! – изумлённо распахнула глаза Эйя, уловив тонкий аромат фруктов, разложенных на блюде. – Спасибо!
И тотчас она смущённо опустила ресницы в пол. Щёки вспыхнули, когда Эйя внезапно осознала, как много хлопот она доставляла Оллье.
В еде он непривередлив, а ради неё Ларсену приходится искать нечто особенное.
А ещё она замечала, как он напряжён всё время. За себя Ларсен умел постоять – это было видно на расстоянии, и никто по доброй воле на него нападать бы не стал.
А вот она – лакомая добыча – это Эйя уже понимала. Значит, он вынужден постоянно следить за тем, чтобы с ней не случилось беды.
И ещё из-за неё ему теперь нужны эти серебряные кружочки – даны.
– Прости, – решилась сказать Эйя, – у тебя столько забот из-за меня!
Ларсен удивлённо вскинул бровь, ухмыльнулся.
– А может… мне нравится о тебе заботиться… – насмешливо бросил он, поднимаясь с кровати. – Давай уже завтракать!
***
Ларсен
Дни потекли за днями. Незаметно.
Казалось бы, здесь, на корабле, когда они вынуждены были проводить всё время в четырёх стенах, весьма однообразно и скучно, каждое мгновение должно было казаться невыносимо долгим. А для Ларса дни пролетали – такие короткие, что ему их было слишком мало. Слишком мало, чтобы насмотреться, наговориться, налюбоваться.
Эйя окончательно перестала его бояться. И теперь они болтали целыми днями, как старые приятели.
Ларс рассказывал о своих многочисленных приключениях, о тех землях, где ему довелось уже побывать, и о тех, где он мечтал оказаться однажды. Эйя слушала, широко распахнув глаза, словно ребёнок, которому поведали волшебную сказку.
Она, в свою очередь, рассказывала о том, как живут в Долине Грёз. И Ларсен, слушая, тоже удивлялся. И всё отчётливее понимал, что мир Крылатых слишком отличается от мира людей. Прежде, слушая байки о том, что дайны безжалостно убивают всех чужаков, он считал их то ли дикарями, то ли кровожадными животными. А чаще вообще не верил этим сказкам.
Теперь Оллье понимал, что эта звериная жестокость, свойственная Крылатым, всего лишь попытка себя защитить. Да, они не ведают жалости, как не ведают жалости хищники. Но эта жесткость какая-то… честная.
Они ведь защищают свой дом, своих собратьев. И это справедливо. Крылатые никогда не шли на соседей войной, не нападали на слабых, не пытались обобрать граничащие с ними земли. Они всего лишь старались не пускать в свой мир тех, кто мог его разрушить. А в том, что люди это сделать могли, Ларсен не сомневался.
Он поражался тому, насколько мир Эйи светлее, чище и правильнее.
Это и неудивительно. Ведь Крылатых на свете не так уж много, и столь немногочисленный народ напоминал большую семью, где все друг друга знали с детства. Конечно, случались и ссоры, как в любом большом семействе, но всё-таки любовь и уважение к своим сородичам всегда побеждали. Сделать что-то подлое, преступное, стыдное значило опозорить себя в глазах всей Стаи, и в глазах всех
