медсестру, желая установить с ней какой-никакой контакт. Хоть что-то… Надо ведь действовать…
Девушка снова улыбнулась, но отвела глаза.
– Отдыхайте, – сказала она примирительно, когда прицепила к капельнице очередной раствор.
– Подождите, Лиля, да? Я слышала Ваш разговор с коллегой. Никакая я не сумасшедшая… Этот мужчина, Артур, он изнасиловал меня… Я… Мне нельзя к нему, понимаете? И его нельзя ко мне пускать… Он опасен, очень опасен… Где мой телефон? Можно мне мой телефон? Я хочу позвонить матери… Пожалуйста…
На лице Лили играли разные эмоции. К своему облегчению, Эля разглядела среди них и сомнения… Да, она сомневалась. Вдруг Элина говорит правду? Вдруг что?
– Лиля, пожалуйста! Я все равно сделаю все, чтобы не попасть к нему в лапы! Снова себя пырну, лишь бы он не притронулся ко мне – а до этого напишу предсмертную записку или видео запишу и отправлю куда-нибудь, где скажу, что в больнице укрывали его преступление за взятку…
– Элина, успокойтесь сейчас же, – грубо осекла ее Лиля, так, что Эля тут же пожалела, что перегнула палку. – Пока Вы здесь, вам ничего не угрожает. С телефоном помочь не могу – ваши личные вещи уже не здесь. Но если есть чей-то телефон, оставьте. Я наберу и передам то, что вы скажете. Хотите матери вашей позвоню?
Эля колебалась несколько секунд. Матери? Или Марату? А вдруг Марат прибежит сюда- и тогда совсем беда наступит. Артур точно его убьет. Лучше матери, с ней она хочет поговорить. Та ведь должна хоть как-то отреагировать на произошедшее. По факту Эля вышла из дома и больше не возвращалась. Ну, должно же это было задеть родителей… Неужели они её даже не искали? Такого не может быть.
Эля попросила бумажку у медсестры и написала два номера – мобильный и домашний. Мать почти всегда была дома. Поднимет… Если не один, то второй.
Лиля покинула палату, а сердце Эли забилось, больно стуча по грудной клетке. Она так ждала, что девушка вот-вот снова вернется в комнату и принесет ей какую-то весточку, а может и протянет трубку, чтобы та могла сама поговорить с мамой, но… Наступил глубокий вечер. Перед сном сменить повязку пришла уже другая медсестра и сердце Эли ушло в пятки. Наверное, Лиля получила свой «чирик» и в лучшем случае выкинула записку с номерами в мусорку. А может отдала Артуру… Слава Всевышнему, она не написала там телефон Марата.
Ночь навалилась на нее отчаянием, одиночеством и кошмарами. Ее знобило. Бок болел. Звать медсестру она не хотела, хоть и знала, что ее состояние нехорошее. Они все чужие ей, все враги. Кругом одни враги… Потому что равнодушие – это тоже враг. Нет ничего страшнее, когда ты можешь помочь, но вместо этого просто стоишь и смотришь, как кто-то погибает. Нет ничего страшнее равнодушия.
Когда бьющий через широкое больничное окно утренний свет заставил ее разлепить глаза, Элина не сразу приметила сутулую черную фигуру на стуле в углу комнаты. Она сидела не возле кровати, поодаль, на расстоянии.
– Мама? –голос прозвучал хрипло, с мольбой.
Женщина медленно перевела на нее свой уставший черный взгляд. А она постарела за это время еще больше. Они так и сидели какое-то время молча. Просто смотрели друг на друга. Не приближаясь и не отдаляясь. Не выражая никаких эмоций.
– Вы поженитесь, как только ты выйдешь из больницы, – скупо сказала она. – В ноги ему упадешь за то, что после всего произошедшего он согласился на тебе жениться, – бесцветно произнесла мать.
Уже хорошо знакомое чувство затопляющей обиды полоснуло по горлу. Может быть, мама не в курсе?
– Он изнасиловал меня…– произнести не получилось, только прошипеть.
– Он заявил на тебя свои права. Не выкинул и не убил после того, что ты вытворила, а забрал к себе, а ты…– мать посмотрела на нее презрительно, поджала губы. – Ты еще и посмела нас так опозорить, совсем добить отца… Через какое унижение он прошел, когда родственники Артура к нам пришли и рассказали обо всем.
– Мамааа, – она уже не могла сдержать слез. – Мааам! Ты слышишь меня? Он насильно овладел мною! Он… он чудовище, мам! Я не смогу с ним жить! И не буду! Я все равно убью себя! Уже бы убила, если бы зачем-то меня не откачали! Если ты сомневаешься…
Мать резко вскочила со стула, так, что он жалобно пискнул и упал вперед сидением.
– Можешь забыть про дом, Элина! Тебя никто там не примет и не простит! У нас такое не прощают! Ты обесчестила наш дом своим дерзким, свободным поведением! Прав был отец – нельзя было тебя ни с русскими оставлять дружить, ни в институт пускать! Либо ты молча делаешь то, что скажет Артур, либо про нас забудь! И не сомневайся – кара тебя все равно настигнет! Даже если по дурости выберешь второе, наши так это не оставят! Ты мужикам в лицо плюнула каким?! Они не простят! Я тебе говорю как взрослый человек, который знает, что будет дальше. Нет у меня иллюзий.
Встала и, не оборачиваясь подошла к двери. Она сейчас уйдёт? После всего, возьмёт и просто оставит её здесь?
– Мам… -слезы душили, сдавливали горло. – Неужели ты меня совсем не любишь? Мамочка? Не молчи, мам!
Мать обернулась. Какой же все-таки у нее был сейчас страшный, отталкивающий вид. Не зря отец от нее гулял. И в то же время, они все-таки очень похожи. Элина сейчас отчетливо видела это сходство с матерью – в заостренных чертах лица, в природной бледности, которая в равной степени может выглядеть как уродство и аристократизм, все зависит от ракурса жизни, в котором ты живешь. Сначала сами взращивают в милых наивных девочках эту черноту, а потом ищут розовых и пушистых на стороне.
– Что такое любовь, Элина?! Я не знаю этого слова. В нашем языке его нет. Ты моя дочь. Я родила тебя и постаралась дать все по максимуму, что было в моих силах. Одежда красивая, школы, кружки, институт. Ты никогда даже по дому ничего не делала, как другие. И мужа тебе нашли богатого, уважаемого. А ты чем отплатила? Позором нам с отцом? Чтобы мы даже в республику на старости лет приехать не смогли? У меня мать при смерти, я на ее похоронах как появлюсь? Ты об этом подумала? Любовь в моем понимании – это забота и надежность. Я дала тебе и то, и другое. А ты отплатила мне чем?
Снова развернулась и вышла. А Элина продолжала смотреть на дверь и беззвучно
