сторону, и столько было в их взгляде… алчности пополам с презрением. Мол, мы тебя, пижонишко в костюмчике и с машиной, терпеть ненавидим за то, что не мы на твоем месте. А если бы…
На обратном пути им везло меньше. Они несколько раз хорошо застряли, и домой он попал, когда день, уже совсем истончившись, перетек плавно в вечер. Скинув туфли, он с тоской глянул на дверь кабинета, где его поджидал эшафот в виде все той же стопки чистой бумаги, и без сил опустился в стоящее в холле белое кресло. И, наверное, первый раз в жизни задумался о генезисе творчества, о том, как же все это там происходит…
Вопрос был неподъемно сложен, однако вот к чему он пришел: суть искусства – увидеть и разглядеть в действительности что-то такое, о чем бы захотелось петь. Не говорить, судачить, пересказывать, а именно петь. Слагать стихи, писать полотна… И дело не столько в слоге, будь то ямб или проза, а в умении, а порою и просто в возможности находить Прекрасное в Обыденном. Тот, кто умеет это делать, – тот и есть Поэт…
Но здесь, если, конечно, он не оглох и ослеп, прекрасного не осталось ни грана и ни щепотки. Хорошо, пусть так, он его не видел, не ощущал. Словно бы он находился в тоннеле метро, и сверху на него давили тонны подземелья, и каждый его вздох давался с бешеным трудом. Как же можно петь, коли дыхания едва-едва хватает на то, чтобы сердце билось, нехотя проталкивая кровь в жилах?! И даже тот скрипач из подземелья – он ведь играл не то, что хотел, а то, что приносило больше денег…
Кто бы что ни говорил, но искусство публично по своей сути. Всяк – и художник, и скульптор, и поэт – нуждается в аудитории. Хотя бы в чувстве, ощущении, надежде на то, что все, что он делает, кому-то нужно. И не в материальном эквиваленте, ибо он пристрастен. Нет, конечно, все хотят жить, причем хорошо, но искусство дает нечто большее, чем то, что можно измерить деньгами. В этом-то его главная и неизмеримая ценность.
А кому здесь нужно то, что он может сделать? Кто это оценит не как критик, нет, уж этого добра в аду, наверное, навалом, а пропустив через себя, прочувствовав? Не златом воздав, а взаимностью?
Он, если честно, покамест таких не встречал. Кому, для кого писать, если никому до того дела нет? Как дышать, если нет воздуха? О чем говорить, если все слова, что он знает, потеряли смысл?
Зачем?!
Любовь спешила домой.
Сие само по себе было странно. Обычно она так не поступала, хотя к концу рабочего дня, а это, как правило, означало если не ночь, то очень поздний вечер, мечтала только о том, чтоб поскорее скользнуть в уютную заводь сна. Дом, скорее всего, для нее был уютной, комфортабельной спальней. Впрочем, уютной – все-таки нет. Комфортабельной – да, потому что комфорт создается вещами, предметами априори неодушевленными. А уют – категория душевная, потому как его выращивают как ребенка, как сад. И возможен он только тогда, когда рядом есть «кто-то».
Итак, Любовь спешила домой. Причем не туда, где жила постоянно, а туда, где раньше бывала от случая к случаю. Примечательным было и то, что за последние дни это происходило уже не первый раз. Но если все это время она сознательно отгоняла прочь мысли о причине такой метаморфозы, то намедни она вдруг отчетливо поняла, что спешит домой, потому что спешит к КОМУ-ТО. И хотя она тут же поторопилась объяснить это присущим себе здоровым прагматизмом, деловым интересом к этому феноменальному проекту, убеждая себя в том, что это «бизнес, и ничего личного», но где-то в укромном уголке души свернулась уютным теплым клубочком неуверенность в этих своих отточенных деловых аргументах.
Нет, это не была радость. Скорее – предчувствие, робкое и несмелое ее предвкушение…
Знакомый ведущий сообщил, что сегодня вечером на одном из центральных каналов темой популярного ток-шоу будет Пушкин, как никак скоро его день рождения… Естественно, это был повод, приглашение, и в другое время она, быть может, и подумала о том, чтобы… Однако в этот раз она весьма мило поблагодарила Андрюшу и взяла с него клятвенное обещание не пропадать и обязательно проявиться в скором времени.
А сама, то и дело поглядывая на часы, в лихорадочном темпе закругляла все дела, чтобы (вот смех-то!) самым обывательским образом поспеть к телевизору.
Успела почти что впритык, к рекламному блоку.
Заглянув в кабинет, позвала его посмотреть телевизионную передачу, которая, по идее, могла бы его заинтересовать. Вяло отреагировав, он тем не менее уселся в кресло, и было видно, что ему это все-таки интересно.
Затаив дыхание, она дождалась заставки, возвещающей начало передачи.
– Я помню чудное мгновенье:
Передо мной явилась ты,
Как мимолетное виденье,
Как гений чистой красоты… —
возвестил невидимый ведущий и под громовые аплодисменты появился, наконец, в студии. Взмахом руки погасив овацию, он возвестил, глядя в камеру:
– Я начал наше сегодняшнее шоу этими строками не случайно. Золотое правило нашей передачи – кто в теме, тот в студии, – сегодня, впервые за всю историю наших с вами встреч, будет нарушено, но я уверен, что и зрители, и наши гости в студии простят мне эту вольность. Ибо сегодня мы говорим об авторе этих строк, классике русской литературы, родоначальнике русского языка и прочее, прочее, прочее… Итак, дамы и господа, ваши аплодисменты в честь «нашего всего» – Александра Сергеевича Пушкина!
На экране крупным планом замелькали хлопающие ладони и сияющие глаза. Украдкой взглянув на него, она увидела, как он зарделся. «Ласковое слово и кошке приятно», – ей почему-то вспомнилась любимая присказка консьержки тети Вали.
– А теперь настал черед наших гостей, – объявил ведущий, – встречайте! Девушка выдающихся талантов, в чем вы можете убедиться, гений чистой красоты, не брезгующий грязными танцами… – и снова зал хлопает, а первое кресло занимает пышногубая красавица в настолько узком платье, что кажется, одно движение – и она выползет из него, как паста из тюбика.
– А вот, – продолжал ведущий, – и дядя самых честных правил, который, находясь в отменном здравии, тем не менее заставляет всех себя уважать и лучше выдумать не мог, чем быть сегодня с нами, – ваши аплодисменты!
Тучный дядька в хорошо скроенном костюме, застенчиво улыбаясь аудитории, жмет руку ведущему и церемонно прикладывается губами к ладошке «ангела».
