немного разливаю на карту.
Монстр шипит ругательство, и непонятно: это из-за испачканной карты, или из-за того, как я заместителя его обозвала. Брови самого заместителя поползли вверх, и он забрал бокал с легкой заминкой.
— Пей, — приказал ему монстр, все ещё сверля меня взглядом.
Маратик так и сделал, выпил глоток, но какой-то маленький.
— Ещё, — требую, нервно следя за ним, — выпей ещё.
— Боишься, что отравим? — с легкой издевкой произносит он. — По себе судишь?
Не отвечаю, просто молча смотрю, как он выпивает еще, но уже больше. Возможно, содержимое этой бутылки не действует на сереньких или совсем не опасно. Маратик презрительно хмыкнул и протянул мне бокал, тянусь через стол к нему и даже беру, но в последнее мгновение пальцы немеют, и бокал падает на стол. Желтая жидкость заливает карту, а я испуганно упираюсь негнущимися руками на стол, чтобы не упасть. Голова мучительно кружится и тяжелеет. Чёрт! Я же не пила, я не пила этого зелья, так какого…
Смотрю на бутылку на столе и перевожу взгляд на бокал, вино в нем куда прозрачнее того, что я выпила из бокала монстра. Когда, когда он успел? Все вокруг куда-то плывёт, или это я теряю равновесие и падаю на стол, а потом с него прямо в руки монстру. Он подхватывает меня за плечи, не обращая внимания на то, что упираюсь из последних сил. Глаза то и дело закрываются, сил нет, вместо того чтобы кричать, я еле мямлю, губы не слушаются. Холодная ладонь накрывает мои глаза, будто бы хочет, чтобы я сдалась, успокоилась.
— Это было так необходимо? — откуда-то издалека слышу раздраженный голос Маратика.
— Упрямая, — чувствую, как большим пальцем поглаживает мою щеку, — слишком упрямая и уже на пределе. Белые очень хрупкие, если продолжить, сломанного не починишь.
Странно, я слышу, как они говорят на своем языке, но понимаю, что они говорят, словно знаю этот язык.
— Это все моя ошибка, Арталси, мне не стоило, — виновато шипит заместитель уже где-то поблизости.
— Ты слишком слаб, Маратси. В этом твоя главная проблема, и пока ты не искоренишь эту слабость, не сможешь исполнить свой долг.
Монстр переместил руку с лица на шею и подхватил под колени. Паника заставляет дернуться в последней попытке вырваться и приоткрыть глаза, но он не обращает внимания. Меня положили на кровать, почувствовала шкуры под собой, в уголке сознания зародилась паника. Холодная, покрытая шрамами, ладонь снова легла на лицо, заставляя закрыть глаза, тем самым убеждаясь, что я уже сдалась.
— Но все же, не было бы проще, если бы мы просто ей сказали, — предложил заместитель на родном для них языке, но я его по-прежнему великолепно понимала.
— Нет, — очень резко шикнул на него монстр, — ты не представляешь себе, насколько все сложнее, чем ты думаешь.
Ладонь монстра невесомо прошлась по моей щеке, а затем он, вероятно, отошел и зашипел что-то, в этот раз я не поняла, что именно. Совсем скоро мысли растворились и исчезли, и сознание покинуло тело.
Глава 25. Суженая монстра
Жарко до такой степени, что кажется, я снова в охваченном огнем поле. В этот раз нет раскаленного воздуха и дыма, наоборот, кажется, что в пламя превратилась я сама. Жарко, очень жарко, а простыни такие холодные, прижимаюсь к ним лицом. Хорошо, они такие нежные и прохладные.
Грудь разрывает кашель, от которого искры в глазах. Я простудилась? Уж больно похоже на пневмонию, которой я болела в детстве. Даже спина болит там, где легкие, мне нельзя болеть, а как же сестры? Они же, наверное, и не ели ещё, я сейчас же должна встать и приготовить для них хотя бы кашу. Подрываюсь и сажусь на кровати, но голова кружится настолько, что снова ложусь, зарывшись в подушку лицом. Какая же она мягкая, вставать не хочется совсем, как же ломит все тело!
«Любава…» — кажется, слышу жалобный крик своей младшей сестренки и рассеянно открываю глаза.
Сажусь снова, но не могу понять, где я, и откуда кричала сестра. Все вокруг закрыто мутной плёнкой и кружится, а ещё я хочу пить, сил нет, как сильно хочу пить! Протягиваю руку влево, обычно возле кровати на столике стоит кружка с водой, но сейчас там ее нет. Что-то стеклянное падает со звоном на пол, но без понятия что, на бутылочки больше похоже. Неужели, отец сходил к врачу в город мне за лекарствами? Скорее всего, это ему кто-то привез, сам отец таким бы не занимался. Нехотя спускаю ноги с кровати, какая-то она низкая, да и пол холодный, каменный, что ли? Куда подевались доски? Поднимаю с пола бутылочку, наверное, это и есть лекарство. Опять сотряс кашель, так что едва не свалилась с кровати, пока открыла бутылку и выпила лекарство. Странное какое-то оно на вкус, даже не могу ни с чем сравнить, сладкое и совсем не горчит как все лекарства. Жаль только, что от лекарства пить захотелось ещё больше, но хотя бы кашель уменьшился. Надо выпить воды, но я так устала, глаза слипаются.
«Любава…» — услышала снова голос и узнала Софию.
Она голодная, я должна о ней позаботиться, больше некому. Со стоном поднимаюсь, меня шатает, и ноги не держат. Оступаюсь и прижимаясь боком к стене. Прохладная поверхность дарит облегчение, прижимаюсь к ней лбом, надеясь, что мне это поможет чувствовать себя лучше — не помогло. Собралась с силами, почти видя перед собой образ Софии, что просит покушать. Держусь за стенку и медленно иду туда, откуда мне слышатся звуки кухни. Кажется, и дверь нашла, странно не помню, чтобы дома были такие двустворчатые двери. Ручка на двери поддалась не сразу, лишь после того как я на нее всем телом навалилась. К несчастью, дверь открылась вовнутрь, и я полетела следом за ней на пол и буквально распласталась там с грохотом.
Тяжело дышу, смотря на потолок, красивый, на нем пляшут жар-птицы. Такие красно-оранжевые, с длинными черными клювами и нарисованные маслом. По всей видимости, у меня начались галлюцинации, надо полежать, но София… Кто-то заслонил мне жар-птиц, не могу рассмотреть его лица.
— Вставай, — потребовал он такой интонацией, как требует папа.
— Сейчас, сейчас я встану, — вяло обещаю, с трудом перекатываясь на бок.
Подняться на локотки не получилось, меня подняли на ноги раньше. Вертикальное положение телу не понравилось, снова занесло, но в этот раз меня подхватили. Перед глазами темные точки и все кружится, зажмуриваюсь, ожидая, когда все перестанет кружиться. Кто это, папа?
