чуть более демонстративным, чем следовало. Они должны были видеть, что я слаба, не представляю никакой опасности и не смогу сбежать. Странно, но голова почему-то работала, как хорошие часы, и я торопливо размышляла о возможностях побега. Вариантов особо не было. Я осталась без обуви, босиком по лесу недалеко убежишь, тем более от взрослых мужиков, но будь я одна, я бы еще рискнула, независимо от того, в каком состоянии мои ноги. Вот только Сергей…
Он действительно был позади, стоял на коленях рядом с неглубокой ямой, в компании второго охранника. Рядом валялся костыль, я даже подумала, что они зачем-то прихватили его, видимо, чтобы не тащить Сергея самостоятельно. От лица Сергея мало что осталось, оно все было залито кровью, но взгляд был ясным. Он глядел прямо на меня, не моргая и не отворачиваясь. Я обернулась и зло уставилась на Захарова. Тот криво усмехался.
– Ты меня не убьешь, – сказала я. – Тебе тогда денег никто не отдаст. А их там много, проценты накапали за восемь лет. Так что мы сейчас не за мою жизнь торгуемся. Оставь Сергея в покое, у него все равно ничего нет. Пусть уходит, и я тебе все верну.
– Ты мне и так все отдашь, – фыркнул он. – Мне всегда все всё отдают. И ты не будешь исключением.
Я хрипло рассмеялась, не чувствуя никакого веселья, и резко оборвала смех.
– Странный ты человек, Тимофей. Как ты себе это представляешь? У меня на карте тысячи три, с собой пятьсот евро было. А остальное там, в Лиссабоне. Это же не ваши банки, которые с телефона вскрыть можно и все перевести в офшор. Я и номера лицевого счета не помню, чтобы вы, как Лиззбет Саландер, его хакнули. В моем телефоне даже онлайн-банкинг не установлен. Так что я номер счета даже под пытками не выдам, и вовсе не потому, что такая отважная. Я просто предусмотрительная, как Муаммар Кадафи. Он ведь тоже все бабло в самый ответственный момент в португальский банк положил, и ничего, все сохранилось, никто не отжал.
Моя пламенная речь не произвела на Захарова никакого впечатления. Он сморщился, помахал перед носом рукой, отгоняя комаров, и спросил без лишних эмоций:
– И как же ты мне тогда все отдашь?
– Пойдем в банк, – предложила я. – Там я переведу все на твой счет. Думаю, у тебя нет проблем с выездом в Европу. Ну, или, если ты невыездной, отправь доверенное лицо. Володя взял у тебя пять миллионов. Я отдам больше. По-моему, сделка выгодная. Только отпусти Сергея прямо сейчас.
Захаров поглядел на Сергея с презрительной жалостью, а вот в глазах охранника мелькнуло нечто неуловимое, по его лицу пробежала странная гримаса.
– Думаешь, он стоит пяти миллионов? – спросил Захаров. – По-моему, никто не стоит такого бабла, даже я. Человеческая жизнь вообще дешевый товар.
– Стоит, – решительно сказала я. – Просто поверь. Я счастливее не стала от этих денег. Черт с ними, забирай все, я переживу. Не заварись та каша, я до сих пор сидела бы в этом городе и радовалась жизни вместе со своими родными, а не провела бы половину жизни в бегах. Это вообще не весело – от каждого шороха вздрагивать и менять города каждую пару месяцев. Я же не врала тебе про то, что ничего не знала о деньгах. Так и было. Отпусти его, Тимофей. Что ты выиграешь от его смерти? Сережа и без того пострадал ни за что…
Я замолчала, чувствуя, как моя мольба разбивается об его плохо скрываемую ярость. Здесь было что-то иное, чем жадность. Впервые за много лет я увидела перед собой человека, который реально меня ненавидел и был готов уничтожить. То, что я увидела в глазах Захарова, было не злостью, а самым настоящим безумием, мутноватой водицей, так хорошо заметной по краешку зрачков.
Год назад я решила подать документы на тендер. Приютам предложили организовать терапию для инвалидов и стариков, позволив людям тискать и гладить кошек и собак, для социализации, адаптации и развития моторики. Прежде чем мы с Даниэлой подготовили необходимые бумаги, я съездила в медицинское учреждение, откуда вылетела как ошпаренная. Это была психушка. Вполне приличная, похожая на дом престарелых, но когда я попала внутрь и меня любезно провели по территории, я увидела сразу несколько мужчин и женщин с одним и тем же выражением лица и всплеском ненормальности в глазах, напомнившим мне испорченный желток яйца, кровавую ниточку, ведьмовскую порчу. Во взгляде Захарова я сейчас заметила то же самое. Он глядел на меня сверху, будто собираясь наступить каблуком и раздавить.
– Складно поешь, – лениво сказал он и добавил с большей заинтересованностью: – А что, если мне плевать на деньги?
– Я не поняла.
– А я объясню, рыбка моя, – зло прошипел он, сбросив личину респектабельности, которая ему удивительно не шла. Зубы этого волка были желтыми, а дыхание смрадным, с гнилостными нотами. – Мне шестьдесят восемь лет, и у меня рак. Неоперабельный, четвертая стадия уже. Скоро морфий начнут колоть. Я вот-вот подохну, потому что пропустил момент, химию не хотел, а сейчас уже поздно… Мне что, эти бабки в гроб с собой положить? Я от этого счастливее или здоровее не стану. У меня денег, как грязи, а что с ними делать? Пять миллионов долларов, господи боже… Что бы ты понимала, соплячка! Восемь лет я жил с мыслью, что ты меня обскакала. И как только успокоился, мне о смерти Германа сообщили. Знала бы ты, сколько Змей народу положил, а тут – девочка-припевочка, актрисулька недоделанная, шлюшка белобрысая, ничтожество, его в фарш размазала. Стыдоба, позорище! Его, волчару матерого, канарейка уделала. Сама мысль, что ты где-то по земле ползаешь, гадючка, мне все кишки выгрызла. Я, может, из-за этого заболел, спать не спал, жрать не жрал. За всю жизнь меня никто не обыгрывал, кроме тебя да муженька твоего. Только Володька, видать, сам не знал, кого в жены взял. Остался б он живым, я б давно вас выцепил, потому что я его, паскуду, сам учил всему, а вас, молодых, я не понимаю. Вы не по правилам живете, думаете не так и делаете все навыворот.
– Но это все я, Тимофей! – воскликнула я. – Я, а не Сергей.
Он скривился и поглядел мне за спину:
– В благородную играешь? Или всерьез так думаешь? Неужто жить неохота?
– А если и так? – с вызовом спросила я.
– Да врешь ты все, – устало сказал он. – Всем охота. Мне охота! Я жить хочу! Мне жить не надоело! Я б еще
