Зря только мобильник разбил. Хороший был мобильник, дорогой, с камерой. Проклятая девчонка! Да за что же она его так возненавидела? Ничем он не заслужил такую ненависть, для нее же старался. Это несправедливо, несправедливо! О боже мой, как же он сам ее ненавидит!
Коньяку, сигарету – и спать. Пока с ума не сошел от ненависти, пока с ума не сошел от страха…
Великолепная вещь – коньяк, успокаивает и лечит мозги, способствует отрезвлению мысли. Вот он выпил полную рюмку – и совершенно успокоился, потому что понял: бояться ему нечего – с ее стороны это только злая, жестокая шутка, – и ненавидеть ему тоже больше некого – она, слава богу, уже ничем не сможет ему навредить.
Телефон?! Опять телефон?! Но как может опять звонить телефон? Это неправда, неправда, никакой телефон звонить не может! Но звонит…
Бежать! Из квартиры вон! Она все-таки его перехитрила. Это не шутка, а в самом деле убийство. Но если сбежать…
Невозможно сбежать! Баррикада из мебели. Кресло, тумбочка, шкаф… Он же сам запер себя, сам завалил выход, сам подстроил себе ловушку. Отсюда не выбраться. Да как же? Да как же?
Выбраться невозможно. Значит, нужно найти телефон и выбросить. Попытаться спастись таким образом. Пойти на звук мелодии и найти. Так просто…
Так жутко. И все равно – смерть.
Вот где телефон оказался – в ящике стола. Ну как же он не проверил? Как же с самого начала не догадался проверить здесь?
Ах ты господи! Да ведь это и не телефон – детская игрушка. Смешная детская, совершенно безопасная игрушка. Детская игрушка – вот оно что: она на загубленное детство свое намекает. На детство свое несостоявшееся – детской игрушкой. И это, вероятно, последняя шутка – прикол, как они, те, в чьи ряды благодаря его стараниям не влилась Соня, это называют. Ну что ж, посмеемся! Да, очень смешно! Господи, как же это смешно! Остроумная девочка. Как смешно, боже мой, как смешно!..
Глава 6. Аграфена ТихоновнаДа разве я пожалела хоть раз – их или себя – за эти несколько дней, в которые выполняла последнюю волю моей девочки? Не пожалела и сейчас не жалею. И сердце почти не болит, так только, ноет слегка. Мне никого не жалко и совсем не страшно. А кого жалеть? Чего бояться? Долг выполнен, душа моей девочки успокоилась. Меня не мучают больше кошмары – Сонечка простила.
Все мертвы, все прощены и успокоены, теперь очередь за мной. Убийца придет, когда за окном совсем смеркнется.
Холодны и пусты мои комнаты, хотя я еще здесь. Мои вещи меня уже не принимают в расчет, не желают подчиняться: от чайника стало вдруг почему-то бить током, чашка упала на пол и разбилась.
Чай заварился плохо. Не страшно, лишь бы согреться. Холодно, мне все время холодно. Пожалуй, это одно только и мучает. В тот день, когда погибла Катя, меня так знобило, что под двумя пуховыми одеялами не могла согреться, и чай не помогал. Игорек все с каплями вокруг меня суетился, а я пила чай, горячий, почти кипяток, но все равно согреться не могла.
Мне Катю не жалко. Я ни о чем не жалею. Все мертвы, и все прощены. Пусть судит тот, кто не испытал такого. Я все взяла на себя, все их грехи взяла на себя.
Когда же он придет, мой убийца?
Вот я так же жду, как Сонечка ждала. Только у меня нет двойника, и разговаривать не с кем, некому рассказывать мне сказки о счастливо прожитой жизни одной счастливой женщины. Он придет, когда наступят сумерки. Уже начало смеркаться.
Вспомнить все и простить себя. Не о последних днях – что о них вспоминать? – о тех, когда еще не наступило горе. Вспомнить, как Сонечку привезли из роддома, и все радовались – просто радовались рождению ребенка, потому что не знали еще, что ребенок этот совсем не простой. А Вероника…
Нет! Не надо! Вспоминать, оказывается, очень больно – представлять их живыми, не успевшими еще настрадаться людьми из прошлого… Это невозможно! Лучше вспомнить о чем-то другом, придумать себе безопасное воспоминание…
Сумерки за окном сгустились. Скоро. До прихода убийцы осталось, вероятно, меньше часу. Укрепится мрак – и он явится.
Звонок? Как? Неужели – уже? Куда же он так торопится? Почему поспешил сократить мое время?
Я поднялась, неосознанным движением поправила прическу – и поймала себя на этом. А я ведь невольно подражаю Соне, не настоящей Сонечке, а ее двойнику, Соне, дожидающейся счастливой развязки судьбы – приезда любимого. Двинулась в прихожую, пытаясь имитировать свою всегдашнюю твердую походку, но ничего не получалось – я никак не могла избавиться от наваждения. Тряхнула головой, но все равно не избавилась – мы двинулись в прихожую вместе, втроем: я, Соня и Сонечка. У двери переглянулись, подбадривающе улыбнулись друг другу и одновременно потянулись к замку.
И одновременно вскрикнули от неожиданности – на пороге стоял Игорь.
– Аграфена Тихоновна! – Он с тревогой и какой-то непонятной, глубокой тоской смотрел на меня. – Аграфена Тихоновна, я…
Как же не вовремя он пришел, как не вовремя!
– Я… шел мимо и вот решил к вам заглянуть. – Он потоптался на месте, растерянно, не понимая, почему я его не приглашаю войти. – Я беспокоился. Даже не знаю… какое-то чувство, вернее, предчувствие… У вас все в порядке?
– Все хорошо, спасибо, Игорек. – Я улыбнулась ему спокойно и ласково.
– Мне можно пройти? – робко и отчего-то виновато спросил он.
– Я немного устала и собиралась прилечь.
– Вам плохо?
– Нет… не беспокойся. Спасибо тебе за все.
– За что? – Он совсем затревожился. – Аграфена Тихоновна! Я… я мог бы у вас остаться. Мне кажется… Не знаю, что со мной такое, не могу объяснить! Я… У меня ужасное чувство. Аграфена Тихоновна…
Он вдруг заплакал, в голос, громко, как маленький мальчик, и бросился меня обнимать. Милый, хороший мой мальчик! Я тоже его обняла, погладила по голове, пытаясь успокоить – а сама все думала: что будет, если убийца придет в этот самый момент?
– У меня никогда не было бабушки, никогда! – прорыдал он. – Я так вас люблю, Аграфена Тихоновна, так люблю! У меня никогда никого… а вы… Если с вами что-нибудь случится, я не смогу, не переживу! Я очень люблю вас! Я за вас… что угодно!
– Игорек! Игоречек, милый мой! Успокойся, ну что же ты? Я тоже тебя люблю. Ну, успокойся.
– Если бы вы знали! – Игорь судорожно всхлипнул и еще теснее прижался ко мне. – Я сидел, готовился к экзамену – и вдруг напала такая тоска! Никак не мог сосредоточиться… А потом… Не знаю сам… Что-то такое, со мной никогда еще такого не было! Я понял… не знаю… почувствовал страшное горе и… Это касалось вас, Аграфена Тихоновна, я… Я на все, я что угодно… Можно я останусь с вами?
