Утро в караван-сарае. Кармат. Спор о вере. Кошелек. Звезды. Богатство
Утро только начинало брезжить, а уж суматоха поднялась почище вчерашней: поить верблюдов и лошадей, кормить, вьючить... Шум, гам, беготня, окрики, команды... Вот уже взгромоздили на одного из последних свободных одногорбых куджеве, и теленок, высовывая голову из корзины, жалобно мычал, тупо разглядывая происходящее.
Шахбаз Бухари подвел Джафара к скамье.
— Учитель, — говорил Шахбаз, не выпуская его рук из ладоней. — Я все-таки поеду. Клянусь, я буду осторожен. Поселюсь у племянника... он хороший у меня, не выдаст. Продам этот чертов кимекаб, будь он трижды неладен, разделаюсь с долгами — и тут же к вам. Недели через две ждите. Три — от силы.
— Не надо бы тебе ехать, — покачал головой Джафар. — Но я вижу: ты решил...
— Да, Джафар, решил.
— Тогда Бог в помощь. Храни тебя Аллах и сонмы его ангелов. Только прошу — не медли, не засиживайся в Бухаре. Дела сделаешь — и тут же в Панджруд. Засядем как в крепости, оттуда не выкурят. Там все свое... А если Шейзар жив, он тоже когда-нибудь доберется.
— Приеду, Джафар, приеду, — кивал Шахбаз Бухари. — Я вас одного не брошу, обещаю. Еще как надоем, палкой меня придется гнать.
Джафар через силу усмехнулся и, протянув руку потрепал друга по щеке.
— Эх ты, купец-путешественник!..
Шахбаз Бухари снова схватил ладони Джафара, прижался к ним щекой, замер. Щека была мокрой, Шеравкан ясно видел — дорожка слезы блестела на ярком, только что выглянувшем из-за стрехи солнце.
Но караван-баши уже сунул ногу в стремя. Лошадь шатнулась, когда он вознес в седло свое громадное тело.
Привстав на стременах, он окинул двор грозным взглядом, призывно рыкнул зверьим голосом и, помахивая камчой, поспешил вперед крупной рысью — должно быть, с целью занять место во главе вереницы лошадей и верблюдов, большей частью уже выползшей из ворот и растянувшейся по дороге.
— Пора, учитель! — со слезами в голосе сказал Шахбаз. — Прощай, Джафар!
Прижался щекой к груди Рудаки.
— Ладно тебе, — низким голосом бормотал Джафар. — Давай, давай! От каравана хочешь отстать?
Вот радость кому-то будет — твоим драгоценным кимекабом завладеть.
Шахбаз Бухари оторвался, встал.
— Береги его! — страшными мокрыми глазами глядя на Шеравкана, срывающимся голосом сказал он. — Береги! Как сына прошу!..
Махнул рукой и, придерживая чалму, трусцой пустился догонять свой кимекаб...
Последние верблюды прошли ворота, бряканье ботал становилось тише, изредка долетал еще зычный голос караван-баши — вероятно, никак не мог навести должного порядка.
— Как две стрелы над полем боя, — пробормотал Джафар.
Про стрелы — это Шеравкан знал, отец частенько напевал, когда чинил обувь или лошадиную сбрую.
“Как две стрелы над полем боя, мы разминемся, брат, с тобой...”
Он прокашлялся и уже хотел сказать, что сейчас пойдет к хозяину попросить чаю и пару лепешек — а потом, наверное, надо выступать. Дорога длинная...
Но хозяин караван-сарая уже сам спешил к ним с подносом в руках.
— Пожалуйте сюда, — крикнул он, ставя поднос на край ближайшего ката. — Мальчик, веди господина Рудаки! Пожалуйте откушать!
— Джафар, он еду принес, — констатировал Шеравкан. — Пойдемте?
— Еду? — Джафар нерешительно склонил голову, прислушиваясь.
— Неудобно, — прошептал Шеравкан. — Пойдемте, а?
Вздохнув, Джафар нашарил посох и поднялся.
Угощение оказалось знатным — только что зажаренная в тануре курица, бараньи ребрышки с луком, свежие лепешки, зелень, кислое молоко...
— Пожалуйста, — повторял хозяин, разламывая скорлупу спекшегося теста, которым была обмазана курица. Он обжигался, морщился и то и дело дул на пальцы. — Прошу вас... от чистого сердца!..
— Спасибо, спасибо... Не беспокойтесь, пожалуйста...
— Для нас такая честь принимать вас, господин Рудаки, — говорил хозяин, суетливо переставляя блюда — видимо, с целью найти их наилучшее расположение.
Шеравкан коснулся пальцев слепца, вложил кусок курицы. Подержав, Джафар положил курицу рядом. Ищуще пошевелил пальцами. Шеравкан почему-то догадался, что он хочет зелени, придвинул. Джафар удовлетворенно кивнул. Сунул в рот пару стебельков кинзы.
— В чем же честь? — хмуро спросил он, неспешно пожевывая. — Государственный преступник, ослепленный по приказу господина Гургана, прямиком из зиндана, — это для вас честь?
— Ах, это какая-то ошибка, господин Рудаки! — плачуще воскликнул хозяин. — Какой же вы преступник?! Вы поэт! Такой человек, как вы, — и зиндан! Такой человек, как вы, — и это страшное наказание! Это ошибка, клянусь!
Рудаки хмыкнул.
— По-вашему, такое можно сделать по ошибке?
— Конечно, господин Рудаки, — хозяин в порыве искренности прижал ладони к груди. — Разумеется, только по ошибке.
Вот дурак, с тревогой подумал Шеравкан. Сейчас он его доведет. Заладил как попугай — ошибка, ошибка. Если ошибка, то ведь неисправимая!
Джафар молча откусил, стал жевать.
— Мы-то ведь все равно к вам со всем уважением. Если б не вы, господин Рудаки, мы бы никогда не поняли, на каком языке говорим. Ваши песни распевают по всему Аджаму. Строки из них становятся поговорками, люди повторяют, даже не зная, откуда они взялись. Вы великий стихотворец...
