чистым и простым, незапятнанным никем и ничем другим. Только мы. Одни. И я хотел, чтобы так было и впредь.
Она начала выводить слова на моей коже, и мой член уперся в ее бедро, которым она обхватила меня. Я ничего не мог с собой поделать. Я хотел эту девушку больше, чем кислород, я не мог насытиться, я не думал, что когда-нибудь буду удовлетворен. И секс между нами был не просто сексом. Это было похоже на соединение наших душ, место, где невысказанные слова стали явью, и были даны обещания, которые не нуждались в озвучивании. Мне было все равно, что это безумие или бессмыслица для кого-то, кроме нас. Мы принадлежали друг другу. Я чувствовал это каждой частицей своего существа. Дело было не в мгновенной любви или неоспоримом жаре, который пылал между нами. Дело было в том, что все разбитые части нас чувствовали себя немного менее зазубренными, когда мы были вместе. В некоторые дни я чувствовал себя как пазл с недостающими кусочками, которые мешали мне чувствовать себя полным, но с ней эти дыры не имели значения. Она создавала новые кусочки, которые не подходили друг другу так же, как старые, но они горели красотой и цветом и заставляли все казаться ярче и достойнее.
Я заставил себя сосредоточиться на словах, которые она писала на моей плоти, но она остановилась прежде, чем я успел понять больше нескольких букв.
— Мы одинаковые, ты и я, — вздохнула она, и от звука ее голоса по моему телу пробежала дрожь, член затвердел еще больше, и я отчаянно захотел ее.
— Да, — согласился я, потому что отрицать это было невозможно. — Но ты заслуживаешь лучшего.
Раздраженный рык пронесся по ее телу, и ее рука сместилась вниз по моей груди, заставляя мою кожу покрыться мурашками, прежде чем она схватила мой член своей рукой. Я застонал от желания, проводя пальцами по ее позвоночнику, мне нравилось, как она выгибалась навстречу мне, продолжая дразнить меня мягкими и уверенными движениями своих пальцев.
— Из-за тебя мне очень трудно встать с этой кровати, куколка, — простонал я, и ее смех прозвучал для меня как дождь в жаркий летний день.
Я перевернулся на бок и захватил ее губы своими, целуя ее медленно, дразня ее губы своим языком и воздействуя на ее губы так чувственно, что она стонала мне в рот.
Я медленно перевернул ее на спину, своим весом вдавливая ее в свежие простыни, продолжая целовать ее, ожидая, не напряжется ли она и не испугается ли от ощущения, что я беру все в свои руки. Я не хотел делать ничего такого, что могло бы вызвать травму от того, через что она прошла, но мне было так трудно сдерживаться с ней теперь, когда я начал действовать.
Уинтер надрачивала мой член чуть сильнее, а я провел руками по ее телу, снова застонав, играя с ее грудью, перекатывая ее соски между пальцами и наслаждаясь тем, как она выгибается, словно хочет большего. Как будто она не могла насытиться.
— Ты уверена, что не помнишь, как делала это раньше, куколка? — спросил я, отрываясь от ее губ и начиная спускаться вниз по шее, целуя, облизывая, слегка покусывая, пока не вспомнил, что нужно быть с ней помягче.
Но она не вздрогнула от прикосновения моих зубов к ее плоти, она задыхалась, ее большой палец скользил по головке моего члена, заставляя меня отчаянно стонать.
Я опустил свой рот ниже, пробуя ее плоть, целуя ее шрамы, синяки, ее душу и отмечая все это как свое. Я хотел поклоняться каждому пятнышку на ее плоти и дать ей понять, как сильно я их обожаю. Они не были напоминанием о боли и страданиях или отметинами, оставленными мужчинами, которые пытались уничтожить ее. Это были знаки чести. Знаки выжившей женщины, символы ее силы, упорства и бесконечного желания и решимости пережить все самое худшее, что могла подкинуть ей жизнь.
Я двинулся ниже, и она испустила разочарованный вздох, когда мой член вырвался из ее руки, заставив меня улыбнуться на ее коже, как раз перед тем, как я взял ее сосок в рот. Уинтер громко застонала, ее руки стали ласкать мои плечи, прежде чем она поймала мою свободную руку в свою и переплела наши пальцы.
Я держал наши пальцы переплетенными в левой руке, пока отпускал ее сосок, последний раз втягивая его между губами, наслаждаясь звуками, которые она издавала в ответ на мои прикосновения. Даже без соблазнительного мурлыканья ее голоса, эта девушка могла общаться со мной на достаточно глубоком уровне, чтобы достучаться до меня без слов. Она извивалась подо мной, когда я двигался ниже, и с ее губ срывалось бормотание, почти протест, как будто она не привыкла к такому удовольствию, как будто это было слишком много для ее тела, и она не знала, как с этим справиться. Но я собирался научить ее этому, я собирался приучить ее плоть жаждать мягкости и ласки, которые избавят ее от воспоминаний о боли и страхе. Я собирался посвятить себя тому, чтобы дать ей только лучшее, что есть в этом мире, позволяя ей прикасаться, пробовать, видеть и чувствовать все на внутреннем уровне, пока отголоски ее пыток не исчезнут.
Я знал, что они всегда будут с ней на каком-то уровне, не было способа уничтожить то, через что она прошла. Но она могла превратить всю эту боль в силу. Я видел это сам. И я хотел лишь разжечь в ней это пламя.
Мой рот прошелся по ее бедрам, когда я раздвинул ее ноги так, что они оказались на уровне моих плеч, и она вдруг запустила свободную руку в мои волосы, остановив мое продвижение вздохом, когда поняла, куда я направляюсь.
Ее зеленые глаза были расширены от нерешительности, возможно, немного страха, как будто она не знала, хочет ли она, чтобы я сделал это или нет.
— Это всего лишь поцелуй, куколка, — промурлыкал я, крепче сжимая ее руку и вдавливая ее в простыни. — Разве тебе не нравится, когда я тебя целую?
Ее губы разошлись, как будто они были на грани между поощрением и возражением, и я ухмыльнулся ей, когда мой взгляд опустился к ее киске, и я медленно облизал свои губы, наслаждаясь ощущением ее взгляда на мне.
— Может, ты так и будешь держать меня за волосы? — спросил я ее. — Если тебе это не понравится, ты можешь отстранить меня. А если понравится, ты можешь прижать меня сильнее
