его к моему креслу; я подумал, что впервые с тех пор, как начался мой маскарад, от меня не требуется никаких усилий. Самый приятный момент за все это время. Можно даже сказать — дар судьбы, которая пока не очень-то баловала меня. Единственное, что меня тревожило, была Рене, бродившая в ярости по улицам Виллара.
Должно быть, подруга Жана де Ге прочитала мои мысли, потому что она сказала:
— Винсент вернется с минуты на минуту. Когда он придет, я пошлю его посмотреть, сидит ли она в машине. Где ты припарковался — на площади Республики?
— Да. (Да? Я не был в этом уверен.)
— Не беспокойся. Она вернется домой без тебя. Я бы так сделала на ее месте. А Гастон пригонит машину обратно. Ты шутил, когда сказал, что девочка уехала куда-то в грузовике?
— Нет, это действительно так. Мне сообщили об этом в банке.
— Ты относишься к этому очень спокойно.
— Я думаю, грузовик — с нашей фабрики. Да и что я мог сделать? Грузовик и Мари-Ноэль вместе с ним уже исчезли из виду, когда я поднялся из подвалов.
— А зачем ты туда спускался?
— Хотел заглянуть в сейф.
— Вот тут ты, верно, потерял спокойствие.
— О да.
Я ел ветчину и салат, отламывал кусочки хлеба и думал о том, насколько приятней мой сегодняшний ленч в компании этой сидящей напротив женщины, чем вчерашняя трапеза в столовой замка. Ход мыслей привел меня к единственному еще не врученному подарку.
— В Сен-Жиле на комоде в гардеробной комнате стоит для тебя флакон духов, — сказал я.
— Спасибо. Мне что — сбегать за ним?
Я рассказал ей без утайки — теперь я уже мог смеяться над этим — об ошибке по вине буквы «Б».
— Не представляю, как это могло случиться, — сказала Бела, — ведь ты никогда не разговариваешь с сестрой. Или ты наконец решил сделать ей подношение в знак мира?
— Нет, — ответил я, — просто я ничего толком не соображал. Слишком много выпил накануне в Ле-Мане.
— Надо было напиться до полного бесчувствия, чтобы совершить такой чудовищный промах.
— О чем и речь, — сказал я.
Она подняла брови.
— Поездка в Париж оказалась неудачной?
— Весьма.
— У Корвале не захотели пойти навстречу?
— Они не желают продлевать контракт на наших условиях. А я, вернувшись, сказал братцу Полю, что продлил его. Вся семья и рабочие с verrerie думают, что я добился успеха. Вчера я снова начал переговоры по телефону, и в результате они согласились продлить контракт… на их условиях. Об этом еще не знает никто, кроме меня. Вот почему я поехал сегодня утром в банк — проверить, смогу ли я восполнить урон. Я все еще не знаю ответа.
Я оторвал взгляд от тарелки: ее широко раскрытые синие глаза пристально смотрели на меня.
— Как это ты не знаешь ответа? Прекрасно знаешь. Ты сказал мне перед отъездом, что фабрика работает себе в убыток и, если у Корвале не пойдут на твои условия, ее придется закрыть.
— Я не хочу ее закрывать, — сказал я. — Это будет несправедливо по отношению к рабочим.
— С каких это пор ты беспокоишься о рабочих?
— С тех самых пор, как я напился в Ле-Мане.
Вдали хлопнула дверь. Бела поднялась и вышла в коридор.
— Это вы, Винсент? — окликнула она.
— Да, мадам.
— Пойдите посмотрите, стоит ли машина графа де Ге на площади Республики и сидит ли в ней дама.
— Сейчас, мадам.
Бела вернулась, неся корзинку с фруктами и сыр, налила мне еще вина.
— Похоже, ты основательно все запутал после возвращения из Парижа. Что ты собираешься по этому поводу предпринять?
— Понятия не имею, — ответил я. — Я живу сегодняшним днем.
— Ты живешь так уже много лет.
— Но сейчас в еще большей степени. Говоря по правде, я живу теперь настоящей минутой.
Бела отрезала ломтик швейцарского сыра и передала его мне.
— Знаешь, — сказала она, — неплохо время от времени пересматривать свою жизнь. Так сказать, подводить, итог. Найти свои ошибки. Я иногда спрашиваю себя, почему я продолжаю жить в Вилларе. Я с трудом зарабатываю на хлеб в магазине и существую в основном на то, что мне оставил Жорж, а это сущие пустяки в наше время.
Жорж? Кто это? Вероятно, муж. Видимо, надо было что-то сказать.
— Так почему тогда ты живешь здесь? — спросил я.
Бела пожала плечами:
— Привычка, должно быть. Мне все здесь подходит. Я люблю этот домик. Если ты полагаешь, что я остаюсь здесь ради твоих случайных визитов, ты себе льстишь.
Она улыбнулась, и я спросил себя, действительно ли Жан де Ге льстил себе. В любом случае результат был в мою пользу.
— Тебе не кажется, — спросила Бела, — что твой внезапный интерес к verrerie вызван тем, что ей уже два с половиной века, а у тебя, возможно, появится наконец наследник?
— Нет, — ответил я.
— Ты уверен?
— Абсолютно. Мой интерес вызван тем, что вчера я увидел фабрику новыми глазами. В первый раз я наблюдал за рабочими. Я понял, что они гордятся своим делом, да и хозяин фабрики им не безразличен. Если она закроется, они мало того что окажутся на улице — будут обмануты, потеряют в него веру.
— Значит, тобой движет гордость?
— Вероятно. Можешь назвать это так.
Бела принялась чистить грушу и давать мне ее по кусочкам.
— Твоя ошибка в том, что ты предоставил управление фабрикой брату. Если бы ты не был так чудовищно ленив, ты взял бы все в свои руки.
— Я тоже об этом думал.
— Еще не поздно начать сначала.
— Нет, время упущено. Да к тому же я ничего в этом не смыслю.
— Глупости. Ты бывал на фабрике с самого детства. Даже если стекольное дело ни чуточки тебя не интересовало, ты не мог не набраться каких-то практических знаний. Я иногда спрашиваю себя…
Она замолчала и принялась чистить яблоко.
— О чем?
— Неважно… Я не люблю залезать людям в душу.
— Продолжай, — сказал я. — Ты разбудила мое любопытство. Моя душа к твоим услугам.
— Просто, — сказала Бела, — я иногда спрашиваю себя, уж не потому ли ты не проявляешь интереса к фабрике, что не хочешь ворошить прошлое. Не хочешь думать о Морисе Дювале.
Я молчал. Морис Дюваль — человек, о котором говорил Жак, человек, стоявший на фотографии рядом с Жаном де Ге?.. Я ничего о нем не знал.
— Пожалуй, — проговорил я.
— Вот видишь, — мягко сказала Бела, — тебе неприятен мой вопрос.
Она ошибалась. Было крайне существенно выяснить все, что можно, о Жане де Ге. Но без риска совершить еще одну
