жизнь и как приходится жить вам здесь… Прошу меня извинить, если я вчера задела вашу гордость. Я погорячилась и… я была не права, хотя мне кажется, что и вы тоже были не правы!
Он смотрел на нее так, что в первый миг она даже струсила.
– Вы сняли траур по лорду Байрону?
– Что?
– Платье на вас не черное. Желтое. – Он буквально пожирал ее взглядом.
– Да… платье… сняла траур, то есть нет!
Комаровский схватил ее руку и прижал к губам – как тогда с императрицей Екатериной, держал так крепко, что Клер подумала: у нее сейчас хрустнут кости.
– И я погорячился, мадемуазель Клер. И не прав я был, хотя… я вам потом объясню, вы должны меня понять… я порой просто не могу поступать иначе, потому что…
– Да, да, я понимаю, Евграф Федоттчч. Мы оба вчера были не правы и… я хотеть, как в эта песня – пресечь наша вражда! – она выпалила конец фразы по-русски.
– Вы только взгляните сюда, дорогие мои друзья! – воскликнул Гамбс вдохновенно, прерывая их бессвязный, однако столь эмоциональный диалог. – Я отмыл клинок от крови стряпчего, но так и не смог не только прочесть надпись на лезвии, но даже определить, что там за язык или алфавит. Это на самом деле никакой не кинжал! А вот что это такое, нам еще предстоит всем вместе разгадать.
Он быстро размотал холщовый сверток и уже потрясал тяжелым с широким лезвием тесаком, сверкавшим на солнце.
Клер, смущенная взглядом Комаровского, рада была переключить разговор на другую тему. Она наконец сумела рассмотреть клинок – изогнутая форма, кованая рукоятка. По лезвию вилась выгравированная надпись. Клер извлекла из ридикюля свой лорнет, нагнулась, чтобы видеть лучше.
– Вещь определенно с Востока, – доложил Гамбс, – но надпись на лезвии не арабская. И клинок не похож на кинжалы, что привозят из Константинополя, не турецкий стиль. Я подумал, возможно, оружие персидского происхождения, и мы видим здесь надпись на языке фарси, хотя…
– Надпись сделана по-индийский, на хинди, – уверенно заявила Клер, наводя свой лорнет и на Гамбса, и на Комаровского. – Я такое уже видела в Лондоне. В собрании оружия из Индии у нашего Нолли.
– Нолли? – переспросил Евграф Комаровский.
– У Нейла Джона Гастингса, племянника лорда Френсиса Роудена Гастингса, генерал-губернатора Индии, большого приятеля Горди… Байрона и его соседа по Олбани[20]. У них там были апартаменты рядом, и мы с Горди часто навещали Нолли. Он хвалился своей коллекцией оружия. В том числе подобными вещами. Это не кинжал, это панчангатти.
Комаровский и Гамбс воззрились на нее.
– Горди… был еще Перси – поэт Шелли и теперь Нолли – племянник губернатора Индии, – перечислил Комаровский. – Вы посещали его с Горди в его апартаментах, когда… что?
– Когда мы жили с Байроном в Олбани, – просто и правдиво ответила ему Клер. – Мы жили вместе до его отъезда в Швейцарию, а потом я поехала за ним. Панчангатти – оружие кургов[21].
– Я поражен вашими познаниями, мадемуазель! – воскликнул Гамбс. – Индийский алфавит… ну конечно, а я-то глупец, все гадал, что это.
– Кто такие курги? – спросил Комаровский.
– Племя воинов в горах Гхатах в Индии, эта вещь очень похожа на то их ритуальное оружие для войны и жертвоприношений, что показывал нам с Байроном Нолли Гастингс, – пояснила Клер.
– Англичане половиной света владеют, – хмыкнул Комаровский. – Конечно, куда нам здесь, в наших русских снегах, знать про каких-то там кургов. Но я тоже сражен наповал, мадемуазель Клер, вашими энциклопедическими познаниями. Может быть, вы нам и надпись переведете?
– Нет, я по-индийски не читаю и санскрита не знаю. Я просто удивлена, откуда панчангатти мог взяться в русском имении под Москвой.
– Ну, с Востока в здешних местах только один человек – некий Хасбулат Байбак-Ачкасов. И мы его непременно навестим в самом ближайшем будущем. Но я в ваше отсутствие, мадемуазель… я ведь думал, что мы с вами больше не будем вместе бок о бок трудиться над расследованием, поэтому сам наметил для себя некий план действий на сегодня. Христофор Бонифатьевич, я бы вас просил после обеда приехать на заброшенное кладбище к часовне.
– Зачем? – удивился Гамбс.
– Увидите. И захватите свой инструмент, возможно, понадобится. – Комаровский потер свой небритый подбородок. – Мадемуазель Клер, дайте мне пять минут, я приведу себя из состояния свинского в человеческое. Мы с вами перед поездкой на старое кладбище посетим одного весьма любопытного человека. Князя Хрюнова, который тоже никакой не князь, как этот клинок не кинжал.
– А почему мистера Пьера Хрюнова сначала, а не того, кто с Востока? – спросила Клер с любопытством.
– Потому что Хрюнов, по местным слухам, о которых я узнал только вчера ночью, – сын Темного.
Глава 17
Его темная светлость и кора дуба
Евграф Комаровский привел себя в божеский вид по лейб-гвардейски – вылил на себя два ведра холодной воды, изгоняя хмель, побрился и переоделся в Охотничьем павильоне в сухое платье. Денщик тем временем скоренько запряг в экипаж лошадь, но сам за кучера снова не сел – остался дома: Комаровский надавал ему кучу поручений, Вольдемар только кивал – будет сделано! Управляющий Гамбс вернулся в усадьбу, пообещав после обеда приехать на старое кладбище с крестьянами, снятыми с полевых работ.
Клер и Комаровский отправились с визитом к Пьеру Хрюнову вдвоем. Всю дорогу, правя лошадью, Евграф Комаровский то и дело поглядывал на Клер, словно хотел ей что-то сказать, но медлил, улыбался как-то потерянно, светлея лицом, и являл признаки некой рассеянности. Клер благоразумно помалкивала. Они помирились – и это главное!
Хрюнов обитал в усадьбе села Никольское на Песку, более известного как Николина Гора. Пока ехали туда, по бокам дороги тянулись заброшенные, заросшие лопухами и ковылем поля. Комаровский пояснил – судя по земельным планам, все это и есть наследство Арсения Карсавина, его бывшие владения. Душ Хрюнову тоже не досталось, так как крепостные после убийства Карсавина были сосланы на каторгу, а кто избежал ссылки, того государственная казна продала с торгов, чтобы и духом бунтарским на Николиной Горе не пахло.
Темный помещичий дом Хрюнова выглядел старым и неухоженным, но вокруг усадьбы Николина Гора жизнь так и била ключом. Дворня под неусыпным взором барина трудилась на вольном воздухе – лакеи поливали диваны и кресла, вытащенные из дома, кипятком, шпарили клопов. Тут же на кострах клокотали чаны с водой: в них замачивали белье в золе. Дворовые таскали фарфоровые горшки с княжеским гербом и выливали в чаны мочу. Барин Пьер Хрюнов царил над
