убил сотню человек, если бы это могло избавить тебя от кошмаров и принести тебе покой! И я знаю, как хреново это звучит, поверь, знаю, но я не могу позволить тебе даже на минуту почувствовать себя виноватой, ответственной за случившееся или слабой. Ты воин.
Господи боже, я извергаю эти грубые, необдуманные истины, как будто брежу под действием наркотиков или пьян до потери рассудка.
Но я никогда не чувствовал себя более трезвым и с ясной головой. Или более испуганным.
Кора смотрит на меня круглыми глазами, потеряв дар речи.
– Ох, черт… Кора, скажи что-нибудь. – Мы все так же соприкасаемся лбами и носами. Я чувствую ее мятное дыхание на своих губах и закрываю глаза, ожидая, что она назовет меня идиотом.
Кора молчит долго. Женщина, которая никогда не лезла в карман за колкостью в ответ, обрушивала на меня свои оскорбления, использовала свои слова как оружие, нехарактерно тиха. Ее ладони на моей груди, одна прямо над сердцем сжимает ткань футболки, а наши ноги переплелись вместе. Наши тела близко, слишком близко. Мы почти соприкасаемся во всех неприличных местах, и я обхватываю Кору за подбородок, словно она настоящая драгоценность.
Почему она молчит?
Наконец, Кора протяжно и прерывисто вздыхает, затем опускается на кровати на несколько дюймов ниже, пока не утыкается лицом в мою грудь.
– Спой мне.
На мгновение я возвращаюсь в тот подвал. Я возвращаюсь к тем темным ноябрьским ночам, когда я едва видел ее сквозь черную пустоту между нами. Меня убивало, что я не мог к ней прикоснуться. Я не мог протянуть руку и дотронуться до нее, держать в своих объятиях, утешить ее или прошептать на ухо, что все будет хорошо.
У нее был лишь мой голос.
Я пою «Hey Jude», гладя ее по затылку, баюкая и чувствуя, как с каждым выдохом подбородок щекочут тоненькие волоски. Мы засыпаем, свернувшись калачиком, прижавшись друг к другу. Сердца бьются спокойно и ровно, но на этот раз никакого снотворного. Нет ни капли алкоголя. Никаких угрызений совести, оправданий или того, в чем можно было бы обвинить кого-то, кроме самих себя, и без сбивающих с толку чувств, которые поселились в наших сердцах.
И хотя у меня в голове продолжает роиться целая куча вопросов, я наконец нахожу ответ на один из них.
Я знаю, что я должен сделать.
Глава 20
Пятнадцать лет назад
Мистер Адилман как заноза в заднице.
Я вожу резинкой карандаша по чистой странице своей тетради и широко зеваю, положив голову на руку. Мистер Адилман болтает о какой-то книге, которую мы должны были прочитать, одновременно слушая сообщение мисс Френч о новой ученице. Нонсенс.
– Прошу вашего внимания. Сегодня к нам присоединяется новая ученица. Давайте позаботимся, чтобы она чувствовала себя желанной гостьей в нашей школе Кэри-Гроув, – объявляет мистер Адилман.
Я отрываю взгляд от девственно-чистого листа тетради, и у меня пересыхает во рту. Входит ангел.
Серьезно. Она мне кажется настоящим ангелом, из таких, которые с крыльями, нимбом и даже, возможно, с арфой.
У нее определенно должна быть арфа.
Ее волосы с золотистым отблеском частично подобраны заколкой в виде цветка. Ее джинсовая юбка почти доходит до колен, а поверх нежно-голубого топа надет блейзер лавандового цвета. У нее массивные сандалии и самая милая улыбка, которую я когда-либо видел.
Я откровенно пялюсь на нее, возможно, даже пускаю слюни, когда мистер Адилман направляет миниатюрную блондинку к слишком удаленному от меня столу. Нервно прижимая книги к груди, она тихо садится.
– Класс, поздоровайтесь с Корабеллой Лоусон. Ее семья только что переехала сюда из Рокфорда.
Она прокашливается.
– Эм, я Кора.
– Ох. – Мистер Адилман смотрит в свои записи. – Прошу прощения. Здесь написано Корабелла.
– Да, но меня зовут Кора.
Класс скучающе бормочет приветствие, пока я продолжаю мысленно планировать наше будущее. Осенний бал и конечно же выпускной. Будет здорово, если мы в конечном итоге вместе поступим в один колледж, но отношения на расстоянии тоже не так уж плохи. Мы постараемся, и у нас все получится. К тридцати мы поженимся, купим большой дом в пригороде и к тридцати пяти у нас родятся трое светловолосых детишек. Мы будем много путешествовать, а когда выйдем на пенсию, переедем прямо к океану.
Интересно, нравится ли ей океан?
Кора бросает взгляд в мою сторону, и наши глаза впервые встречаются.
Зеленые.
У ангелов зеленые глаза.
Она улыбается мне милой улыбкой, и эта улыбка полностью принадлежит мне. Она переполняет меня, зажигает в душе огонь, и я знаю, просто знаю…
Однажды я собираюсь жениться на этой девушке.
В ту пятницу после работы я сижу на диване Мэнди, пью воду и пытаюсь собраться с мыслями. Я сжимаю бутылку в кулаке, слушая, как треск пластика смешивается с разносящимся по квартире бодрым голосом Мэнди.
– …и я не могу поверить, что Марго уходит на пенсию…
Я открываю и закрываю пустую бутылку в своей руке.
Щелк. Щелк. Щелк.
– …Она же нам практически как мама…
Щелк. Щелк. Щелк.
– …определенно собираюсь… Дин? Ты слушаешь?
Я вскидываю голову, когда Мэнди неторопливо входит в гостиную, вытирая руки кухонным полотенцем.
– Ага. Извини.
– Все в порядке? – Она склоняет голову набок, в ее карих глазах читается беспокойство. – Ты выглядишь немного бледным.
Наверное, это потому, что последние пятнадцать минут я сдерживаю рвоту.
Я с трудом сглатываю.
– Нам нужно поговорить, Мэнди. – Ставлю бутылку рядом с собой и вытираю руки о свои джинсы.
Мэнди мгновение молча смотрит на меня, обдумывая мои слова. Она покусывает верхнюю губу и нервно крутит полотенце между пальцами.
– О чем?
Она знает, о чем. Это читается на ее лице.
Черт.
– Черт… это самый трудный разговор в моей жизни.
– Дин. – Мое имя вырывается как тихий всхлип-мольба. – Не делай этого.
Я встаю с дивана и шагаю к ней с протянутыми руками. Она отступает подальше от меня, и я сдаюсь, опуская руки.
– Я не хочу причинять тебе боль…
– Тогда не надо. Я не хочу, чтобы ты делал мне больно. – Она скрещивает руки на груди, ее начинает бить дрожь. – Мы можем с этим справиться.
– Не можем. И это не потому, что ты мне безразлична… у нас была потрясающая история, и за последние пятнадцать лет я не жалею ни об одной минуте.
– Пожалуйста, остановись…
– Но сейчас я чувствую себя совершенно другим человеком. Я знаю, что прошло всего три недели. Понимаю это, но не могу объяснить, что со мной
