на вопрос куратора.
Он коротко улыбается и, кивнув, выходит из комнаты. Но одна я остаюсь ненадолго. Минуты через две в комнату входит Оксана.
— Ну ты и дала жару, подруга!
Я досадливо морщусь и упираюсь лбом в колени:
— Я поступила ужасно...
— Нет, я тебя не осуждаю, но с кем я завтра буду покорять танцпол, если тебе из-за этого проступка запретят идти на танцы?
— Лучше бы запретили, — ворчу я. — Но нет, я всего лишь немного поработаю в конюшне.
— О, это настоящее облегчение! Итак, ты идёшь на ужин?
— Нет, не хочу.
— Попробовать стоило, — хмыкает Окс. — Тогда пойду отвлекать нашу Танюшу, чтобы она не позвала сюда Лилию.
Я непонимающе вздергиваю голову, но успеваю увидеть лишь то, как за Оксаной закрывается дверь. Впрочем, мне совсем не до её таинственных замечаний. Сейчас мне стоит подумать о том, как не натворить новых бед и продержаться в этом месте ещё чуть больше двух недель...
Но мне вновь не позволяют остаться со своими мыслями наедине.
И на этот раз это Никита.
Сердце больно бьёт в грудь и начинает стучать на предельной скорости. Я сильнее обнимаю колени и стараюсь не думать о том, что я по-настоящему без ума от этого парня.
— Привет, — произносит он тихо и садится на край моей кровати. — Так ты расскажешь мне о том, что с тобой происходит?
— По всей видимости, пытаюсь себя раскрыть, — отвечаю я с досадой. — Ну знаешь, преступник желает быть пойманным, и всё такое.
— Хочешь отсюда уехать?
— Нет, конечно, но... я и не стараюсь для того, чтобы здесь остаться.
— А стараться — это...
— Не быть собой, — пожимаю я плечами. — Не язвить, не играть в футбол, не реагировать на провокации, не драться, не заводить друзей и не...
— Не встречаться с парнем? — глухо договаривает за меня Никита.
— Да, — отворачиваюсь я. — Ты и сам всё понимаешь.
— Далеко не всё, — горько усмехается он, поднимается на ноги и проходит к окну. Всматривается в даль пару мгновений, а затем разворачивается ко мне, сжав руки в кулаки: — Но кое-что, да, я понимаю.
— И что же? — спрашиваю я осторожно.
— Ты отталкиваешь меня только потому, что до сих пор боишься. Не доверяешь ни мне, ни себе. Ты трусиха, Ев.
— Я боюсь не этого! — возмущаюсь я. — Я боюсь подвести Эльвиру!
— Оправдание, — бросает он зло и отворачивается.
— Да как... — подскакиваю я на ноги. — Ты сам всё видел! Отношения — это не моё! Я лишь подставляю себя!
— А может, ты и права, — замечает он, не оборачиваясь.
— Я права!
Никита резко разворачивается ко мне и сужает глаза:
— Не в этом, а в том, что преступник желает быть пойманным. Наверняка для тебя проще свалить отсюда, чем позволить себе чувствовать. На полную, всем сердцем. Не оборачиваясь на других.
— Ты меня не слушаешь! Я не могу подвести Эльвиру! Не могу подвести себя! Мне нужны эти деньги, ты сам это знаешь!
— Деньги? Я дам тебе денег, — пожимает он плечами, засунув руки в карманы шорт. — Без проблем.
— Хочешь мной заменить свою мать? — спрашиваю я прежде чем подумать, и прикусываю язык.
Никита на секунду прикрывает глаза, словно справляется с болью, что я ему причинила, а затем обхватывает пальцами мои плечи и рычит:
— Я хочу заменить тобой всё! Да, возможно, это неправильно, но я хотя бы не боюсь признать то, что чувствую к тебе. Мне не страшно влюбиться в тебя, Ева. Не страшно признаться в этом всему миру. Не страшно видеть, что ты этому сопротивляешься. Знаешь почему? Ты — моя. И этого ничего не изменит. Даже ты сама.
— Ник...
— Заткнись, Ева, — выдыхает он и впивается в мои губы.
Привычный мир вдруг переворачивается с ног на голову и начинает кружиться.
Ещё секунду назад я хотела прекратить это всё, а сейчас сильнее жмусь к Никите.
Он нужен мне.
Он важнее Эльвиры, важнее денег. Он важнее всего на свете.
Почему я раньше этого не понимала? Всё просто. Всё до смешного просто. А моё сопротивление? Не больше, чем попытка сбежать. В очередной раз.
Наверное, я никогда не решала проблемы. Я давала им бой, а затем сбегала. Очень умно и смело, ничего не скажешь.
Там, на поле, я чувствовала такую эйфорию от победы, что когда Никита меня поцеловал, я приняла это как должное, даже не вспомнив, что на нас смотрит полная трибуна зрителей. А затем испугалась собственных ощущений... И поступила, как обычно поступаю.
Никита прав — я трусиха.
Хочу отстраниться, чтобы попросить прощения и сказать о том, какая я глупая, но Никита лишь рычит мне в губы и, перекрутившись на месте, грубо впечатывает мою спину в стену. Подхватывает меня за бедра и вынуждает обнять ногами его таз. Напирает. Целует яростно и жадно. Заставляет задыхаться. И перестать думать.
Пожалуй, так даже лучше.
И я отпускаю себя. Отвечаю на поцелуй с теми же яростью и жадностью. Наслаждаюсь его прикосновениями на грани сладкой боли. Дышу им. Цепляюсь за него, словно иначе утону.
Впрочем, именно этого я и хочу — утонуть в нём, в нас, в этом мгновении на двоих.
Я — его, а он — мой. Это невероятно, но Никита мой. Навсегда.
Не замечаю, как моя спина оказывается на кровати. Никита быстро снимает с себя футболку и вновь набрасывается на мои губы. Ощущение его горячей и обнажённой кожи под моими ладонями выбивает из меня дух. А его жёсткие пальцы на моей груди окончательно лишают меня рассудка.
Мы оба здесь и сейчас сходим с ума.
И я и под дулом пистолета не скажу, что буду потом об этом жалеть.
Никита набрасывается на кожу моей шеи, жалит её своими губами, опускается ниже. Пальцами стягивает с моего плеча лямку майки, сжимает её в кулаке.
