предназначенных для прорыва фронта на участке нашей дивизии.
За время длительного затишья немецкая разведка, конечно, успела собрать сведения о наших пехотных полках и дивизионе капитана Костромина. Однако подтянутые незадолго до боя полк тяжелой артиллерии и дивизион полковых минометов для немцев явились неожиданностью. Сбитые с толку тем, что наши войска первыми начали наступление — или удачно создали видимость такового, — фашисты, очевидно, полагали, что наше командование держит в резерве значительные силы. Если бы немцы знали, что против них стоит по-прежнему одна лишь дивизия, хотя и со средствами усиления, они действовали бы решительнее, не тратя времени на артиллерийскую дуэль, на обстрел сравнительно большой площади и на частные атаки.
Полковник, командир дивизии, оценивая действия противника, пришел к выводу, что немцы нащупывают наши слабые места и в ходе боя ищут идею контрнаступления. Всякая нерешительность в сложившейся обстановке могла оказаться роковой для дивизии, вызвать осложнения на всем участке фронта и тем самым помешать в какой-то мере нашему предстоящему большому наступлению. Полковник понимал это и приказал артиллерийским командирам не снижать темпа огня ни при каких условиях. Вместе с самолетами, бомбившими передний край немцев, артиллерия должна была подавить вражеские огневые средства, рассеять скопления пехоты и танков, предназначенных для прорыва нашей обороны. Кроме того, маневренными действиями пехоты командир дивизии хотел как можно дольше поддерживать видимость наступления. Он приказал командиру правофлангового полка ввести в бой еще один батальон и роту автоматчиков. По оврагу, который с повышением местности на запад переходил в лощину, автоматчики должны были скрытно подойти к краю лесных посадок и фланговым огнем отсекать от танков и уничтожать вражескую пехоту. Этот маневр был важен и в другом отношении. Правый фланг дивизии подходил ближе к вражеским укреплениям, и активные действия нашей пехоты на этом фланге должны были создать впечатление у немцев, что русские именно здесь пытаются прорваться. Тогда вражеские танки в случае контратак обязательно пойдут по лощине и, обходя непроходимый овраг южнее, попадут под обстрел артдивизиона.
Бой еще больше переместился на правый фланг. Левый фланг, где впереди нашего переднего края тянулась гряда с обрывистыми западными склонами и песчаными осыпями, был неудобен для действия танков, и там было относительно спокойно.
29
Капитан Костромин прислушивался к грохоту боя и, уловив на какой-то момент в общем гуле превосходство нашей артиллерии, повторял:
— Хорошо! Молодцы! Очень хорошо!
После очередной команды на огневую он подносил к глазам бинокль, вглядывался в передний край немцев, где прямо в небо, стеной, поднимались дым и пыль.
«А черт! Хоть бы ветер подул!» — злился капитан, стараясь разглядеть в пляске огня и дыма разрывы своих снарядов. Но ветра не было, и видеть разрывы своих снарядов становилось все труднее. Это обстоятельство очень беспокоило: капитан доверял только тому, что видел.
Немецкие автоматчики, о которых докладывал Громов, перестали ползти на высоту: их прижал огонь собственной артиллерии. Они все еще не знали, что на высоте находится замаскированный наблюдательный пункт.
Между тем снаряды стали залетать и на высоту. Капитан послал Громова на тыловой склон узнать, нельзя ли отойти. Громов вскоре вернулся. По траншее подошел вплотную к капитану, сказал ему в ухо:
— НП окружен.
Капитан отнял от глаз бинокль, строго посмотрел на ординарца.
— Проползти трудно. Немцы у подножья, — поправился Громов.
Капитан ничего не ответил, поднес к глазам бинокль. Нагнулся к самому дну траншеи, передал телефонисту очередную команду. Только после этого, мельком взглянув на Громова, сказал:
— Вынь из ящика гранаты. Вставь запалы.
И опять стал корректировать огонь батарей.
Через полчаса немцы снова начали ползти на высоту. Когда первые вражеские автоматчики подползли метров на пятьдесят, капитан передал на огневую, чтоб вели огонь по записанным целям и не снижали темпа.
— А как там у вас? Что там? — послышался в трубке встревоженный голос Алексея Ивановича.
— У нас тут… Наверно, будем менять наблюдательный пункт, — сказал капитан, хотя знал, что ни менять пункт, ни даже отойти с высоты уже невозможно.
Капитан и Громов открыли по немцам огонь из автоматов.
От неожиданности немцы подскочили, словно подхлестнутые бичом, откатились на несколько метров по склону, залегли опять.
Тонкие ниточки автоматных очередей без следа исчезали в грохоте большого сражения, словно струйки дождя в бурном горном потоке. Но для капитана и двух его бойцов маленький бой, вспыхнувший на склоне высоты, имел первостепенное значение.
Капитан приказал зря не стрелять, беречь патроны. Гранаты оставить на крайний случай. «А может, пора… может, подать команду минометчикам?» — подумал он, но, взглянув на Громова и телефониста, решил: «Рано. Патроны и гранаты пока есть».
Из ровика приподнялся телефонист:
— Линия порвана, товарищ капитан!
— Бери автомат и становись рядом, — сказал капитан неестественно спокойно, хотя сообщение телефониста и обожгло его: «Опоздал!..» Почему он не передал командиру миндивизиона команду чуть раньше? Ждал? Чего? Теперь ждать нечего. Никто не откроет огня по наблюдательному пункту без его приказа. Никто, из всей дивизии только он имел право. И — поздно…
— Разрешите исправить линию? — спросил телефонист.
Капитан хотел сказать «нет». Подумал: «Разве на НП безопаснее?..» Тронул телефониста за руку:
— Попытайся.
Телефонист, согнувшись, убежал по траншее в тыл.
С полчаса отстреливались капитан и Громов. Им помогало то, что вражеских автоматчиков все время прижимал огонь их собственной артиллерии. Немцы в тылу, за высотой, видимо, тоже опасались снарядов и за гребень высоты заглянуть не торопились.
Громов, тщательно прицеливаясь, стрелял из автомата одиночными выстрелами, то и дело хватал телефонную трубку, кричал:
— Огневая! Огневая!
Связи не было.
Громов подошел к капитану. На мальчишеском, запыленном и грязном лице — нерешительность.
— Ты что? — спросил капитан.
— Разрешите и мне попробовать.
Капитан заглянул в глаза Громову. Положил автомат на бруствер.
— Иди!
Громов по той же траншее, в которой исчез телефонист, побежал исправлять телефонную линию.
Костромин остался один. Он мог бы тоже попытаться уйти, но надежда, что связь восстановят, удерживала его. «Может, кабель порван далеко, и телефонист еще не успел…»
Один…
Никогда за всю войну капитан не бывал в таком положении. Он всегда был с людьми. Разведчикам, саперам, связистам часто приходится действовать в одиночку. Артиллерия — это род войск, где люди почти всегда вместе, их усилия должны быть объединены. И даже когда командир сидит на наблюдательном пункте, иногда за несколько километров от своих орудий, он живет всегда единым дыханием с батарейцами. Он воспринимает бой, мыслит и действует органически слитно со всем коллективом — взводом, батареей, дивизионом. Артиллерийский начальник лишь в исключительных случаях вспоминает о том, что он сам по себе может
