время Глашатай был жив.
Ты злобно цыкнул и отвернулся. Из страха? Из презрения к трусу? Что терзало тебя? Мысль, что не только мир Мавата строился на незыблемой вере в самоотверженность Глашатая? Или осознание, что освобождение пленника сейчас бессмысленно? Обратного пути нет. Отец Мавата, безусловно, вправе вернуться на поверхность, но… Но он пролежал столько времени связанным. Сумеет ли он добраться до лестницы, преодолеть ее извилистые пролеты? Допустим, сумеет, а дальше? Что произойдет, взберись он на крышу? Тогда разоблачение неизбежно…
Сколько часов минуло с того момента, как ты спустился в подклет? Сколько часов осталось, прежде чем Гибал явится сюда и застанет тебя на месте преступления?
Ты обратил взор на исполинскую дубовую дверь, однако подходить к ней не стал, а заглянул в нишу, оборудованную под склеп. Как и говорила Тиказ, там покоились останки прежних Глашатаев, дочиста обглоданные птицами. Кости перенесли сюда и аккуратно уложили в центре усыпальницы. Сообразив, с чем имеешь дело, ты вновь покосился на отца Мавата – обездвиженного, начисто утратившего человеческий облик – и с отвращением отвернулся.
Нехотя, словно через силу твой взгляд переместился на дубовую дверь. По телу забегали мурашки, волосы на затылке встали дыбом. Ты, конечно, догадывался, что источник неумолчного скрежета скрывается за этой створкой. Поразмыслив, ты двинулся назад к лестнице, прислушался, вернулся обратно. Уверен, все это время ты ощущал мой зов, чувствовал, как кто-то или что-то говорит с тобою, только не мог различить слов. Собравшись с духом, ты толкнул массивную дверь.
Та поддалась на удивление легко. Несмотря на вес, она не просела, смазанные петли даже не скрипнули. А если бы и скрипнули, скрежет бы полностью заглушил посторонний звук. Ты распахнул дверь пошире, приблизился, поднял фонарь…
И узрел меня.
Точнее, узрел громадный черный валун с шершавыми белыми прожилками. Высотою четыре фута и двенадцать футов в диаметре, валун располагался в углублении, вырубленном в полу просторной залы. И непрерывно вращался. Пол, стены, воздух, каждая мышца твоего тела вибрировали от оглушительного скрежета. Разумеется, тебе и раньше случалось видеть жернова. Но не такие огромные. По правде сказать, я слишком велик для жернова и перемалываю лишь самого себя да каменные плиты. Ты таращился на меня целую – по своим меркам – вечность.
Мне наконец удалось разглядеть тебя вблизи, разглядеть, как судорожно вздымается твоя грудь, ощутить, как бешено колотится сердце. На лестницу ты ступил, объятый страхом, по мере погружения под землю твой страх усиливался, а при виде связанного, беспомощного Глашатая он достиг своего пика. Следом пришло осознание, что главный секрет таится за деревянной дверью, именно там сокрыто нечто, которое исподволь, едва уловимо взывало к тебе с первого дня твоего появления в башне. Фонарь в твоей руке качнулся, пламя дрогнуло. Ты попытался унять лихорадочное биение сердца и задышал ровнее. С губ сорвалось: «Что такое?!» – однако твой голос потонул в громком скрежете.
Тряхнув головою, ты совладал с паникой и описал подле меня круг. Остановился, приметив небольшую дверцу, во много раз меньше дубовой, однако твой взгляд был прикован ко мне. Завершив обход и не обнаружив ничего, кроме меня и двух створок, большой и малой, ты сунулся во второй проем. Поколебавшись, спустился по узким ступеням к вращательному механизму, простиравшемуся до высверленного в полу углубления. Механизм сильно отличал меня от прочих жерновов. Раньше ты сталкивался с нагромождением плоских камней, снабженных перекладиной, которую толкали люди, лошади или быки. Меня же вращал массивный деревянный вал, крепившийся к исполинскому зубчатому колесу из дерева. Оно сцеплялось зубьями с другим колесом, похожим на первое как две капли, вплоть до вала. Вращаясь, вал приводил в движение второе колесо, то, в свою очередь, – первое, чей вал вращал уже меня. Частично источником питания механизма служила вода. Надо отдать Ворону должное, постарался он на славу. Конечно, за годы заточения я изобрел множество способов улучшить процесс, но по понятным причинам не спешил делиться ими с богом Ирадена.
Понаблюдав, как крутятся колеса и вращаются валы, ты вновь поднялся ко мне. Тебе хотелось бежать отсюда на поверхность, однако ты отважился обогнуть меня еще дважды.
На лбу у тебя залегла складка, во взгляде сквозило недоумение.
– А теперь слышишь меня, Эоло?
Фонарь едва не вывалился из твоих трясущихся пальцев. У меня нет рта. Устная речь требует неимоверных усилий, а результат мало походит на человеческий голос.
– К-к… – Ты запнулся и, собравшись с духом, предпринял новую попытку: – Кто здесь?
К несчастью, твой голос потонул в общем шуме, а я более ничего не добавил.
Дрожа всем телом, ты попятился к выходу и захлопнул дубовую дверь. Глашатай по-прежнему лежал не шелохнувшись, очевидно без сознания. Миновав его, ты направился к лестнице. Вода успела схлынуть, обнажив некогда затопленную, а ныне просто мокрую площадку. Преодолев ее, ты начал взбираться по ступеням, но, не пройдя и десяти шагов, замер, опустился на пол и, пристроив подле себя фонарь, обхватил голову руками. А чтобы хоть как-то успокоиться, принялся считать каждый вдох и выдох.
– Это уже чересчур, – пробормотал ты, уставившись себе под ноги. – Здесь творится какая-то дьявольщина. Ничего не понимаю.
До сих пор обстановка была хоть и пугающая, но терпимая – пока я не заговорил с тобой. Эта крохотная деталь переполнила чашу, страх перерос в панический ужас, который охватывает человека, когда на его глазах происходит нечто поистине чудовищное. Но ты был воином. Неоднократно сталкивался со смертью, а может, и с чем-то пострашнее.
– Господин должен знать.
Ты выпрямился, поднял фонарь и встал, хотя в глубине души мечтал унести от меня ноги и спрятаться в каком-нибудь укромном местечке. Подавив отчаянный порыв, ты решительно двинулся вверх по лестнице.
Наверху вдруг послышались шаги. Ты круто развернулся, на цыпочках спустился на площадку, оттуда взбежал по ступеням в переднюю залу, где лежал Глашатай. Затравленно огляделся, юркнул в усыпальницу и, распластавшись за грудой черепов вперемешку с бедренными и берцовыми костями, задул фонарь. Когда твоя голова коснулась пола, ты наткнулся щекою на выступ. Что-то больно вонзилось в кожу. Пока Гибал не переступил порог – а кто еще мог спуститься в подклет, кроме Гибала? – ты приподнялся, пошарил по полу и, нащупав продолговатый округлый предмет с продетым шнурком, накрыл его ладонью.
С фонарем в руках Гибал шагнул в залу и пнул обездвиженного брата сапогом:
– Эй, ты! Еще не сдох?
Глашатай открыл глаза.
– Чувствуешь, как от тебя разит? – скривился Гибал. – Или уже принюхался?
– Развяжи меня, – слабым, преисполненным агонии голосом потребовал Глашатай. – Развяжи, ты, смердящий пес!
– Зачем,
