На улице она почувствовала, что разозлилась не на шутку. Минут пять она стояла не в силах сдвинуться с места. День был очень теплый, но она все равно повязала голову платком. А потом зашла в шляпный магазин поблизости и купила фиолетовую шляпку с ворсом.
В тот вечер они с Эми поругались. За ужином они ели рыбу, и Эми сказала, что встретила мужчину и через пару недель, когда он вернется из Калифорнии, она к нему переедет.
— Что за мужчина? — взвилась Ида. — Ты его в баре подцепила?
— Я с ним познакомилась в нашей фирме, если тебе так уж надо знать.
— А разве мне не надо знать? — сбавила тон Ида.
Эми смотрела поверх головы матери, куда-то на стену, и, хотя смотреть там было не на что, белки ее глаз так и сверкали. Верный признак, что Эми крайне недовольна. Ида это знала, но продолжала:
— Почему ты не снимешь отдельную квартиру? Ты хорошо зарабатываешь, да и от отца тебе осталось пять тысяч долларов.
— Их я хочу оставить на случай крайней необходимости.
— Эми, скажи, каким ты видишь свое будущее?
— Обычным. Не радужным, но и не мрачным.
— Сможешь ли ты заботиться о себе в одиночку?
— И вовсе не обязательно выходить замуж. О себе я позабочусь сама.
— Ты вообще когда-нибудь замуж собираешься?
— Если это будет жизненно необходимо.
— Что значит необходимо, ты что, не хочешь иметь детей?
— Может, когда-нибудь и захочу.
— Тебе уже двадцать восемь. Сколько еще в запасе?
— Мне двадцать восемь, и лет десять у меня еще есть. Некоторые рожают в сорок.
— Очень надеюсь, — сказала Ида, — что эти десять лет у тебя будут. Я за тебя боюсь, Эми. У меня из-за тебя покоя нет.
— И у тебя нет, и мне покоя не даешь.
Ида назвала дочь дрянью, Эми встала и с мрачным видом удалилась в свою комнату. Ида боялась либо броситься на Эми с кулаками, либо упасть в обморок. У нее раскалывалась голова, она ушла к себе и легла на кровать. Некоторое время она рыдала.
Потом долго лежала и пыталась забыть про ссору. Чтобы отвлечься, Ида встала и взяла альбом со старыми фотографиями. Вот Мартин, молодой, черноусый, подбрасывает малютку Эми в воздух. Вот она двенадцатилетняя пухлая девочка, она тогда не вылезала из джинсов. Но длинные волосы она решила обрезать только в восемнадцать.
Среди фотографий Ида нашла снимок своей матери, миссис Фейтельсон — ей тогда было не больше сорока — в шейтле[43]из конского волоса. Парик был похож на водруженную на голову буханку хлеба. Как-то раз на улице ее пытался ограбить какой-то мужчина. В потасовке он стащил с нее парик, но, увидев ее поросший пушком череп, сбежал, так и не забрав сумочку. Ортодоксальные еврейские женщины надевали парики, как только выходили замуж, — чтобы не привлекать (или не отвлекать) никаких мужчин, кроме своего супруга. Порой не удавалось привлечь даже мужа.
Ой, мама, подумала Ида, разве я тебя понимала? А понимала ли ты меня?
Чего я боюсь, спросила она себя и подумала: я вдова, я старею и дурнею. Я боюсь будущего.
Чуть погодя она подошла босиком к комнате Эми и постучала в дверь. Я ей скажу, что так нервничаю из-за волос. Ответа не последовало, она приотворила дверь и сказала, что хочет извиниться. Эми молчала, но свет горел, и Ида зашла в комнату.
Ее дочь, стройная молодая женщина, лежала в зеленой пижаме на кровати и читала при свете бра. Ида хотела присесть с ней рядом, но понимала, что не имеет на это права.
— Эми, дорогая, спокойной ночи!
Эми не отводила глаз от книги. И, стоя у изголовья кровати, Ида вдруг увидела то, что давно выбросила из головы: волосы на макушке у дочери поредели и под ними уже просвечивал череп.
Эми, перевернув страницу, продолжала читать.
Ида, хоть ей и горестно было смотреть на редеющие волосы дочери, говорить об этом не стала. Утром она вышла из дома пораньше и купила себе очень симпатичный парик.
1980
Натурщица
Пер. В. Пророкова
Однажды рано утром Эфраим Элиху позвонил в Объединение молодых художников и спросил, как найти опытную натурщицу, которая позирует обнаженной. Женщине, говорившей с ним, он сказал, что ищет кого-нибудь лет тридцати.
— Вы не могли бы мне помочь?
— Мне не знакомо ваше имя, — ответила ему женщина. — Вы раньше к нам обращались? Некоторые из наших студентов работают натурщиками, но обычно с теми художниками, которых мы знаем.
Мистер Элиху сказал: нет, с этим он никогда не обращался. Он, видите ли, художник-любитель и когда-то давно занимался в Объединении.
— Мастерская у вас есть?
— У меня большая гостиная, очень светлая. Я уже не мальчик, — продолжал он. — Вдруг, много лет спустя, я снова начал рисовать и хотел бы пописать обнаженную натуру, чтобы восстановить чувство формы. Как вы можете понять, я не профессиональный художник, но к живописи отношусь серьезно. Если вам нужны рекомендации, я могу их предоставить. — Он спросил ее, по каким расценкам работают натурщицы, женщина ответила после короткой паузы:
— Шесть пятьдесят в час.
Мистер Элиху сказал, что это его устраивает. Он явно хотел пообщаться еще, но она не стала поддерживать беседу. Записала его имя и адрес и сказала, что, скорее всего, найдет кого-нибудь на послезавтра. Он поблагодарил ее за участие.
Это было в среду. Натурщица пришла в пятницу утром. В четверг вечером она позвонила, и они договорились, во сколько ей приходить. Она позвонила в дверь в самом начале десятого, и мистер Элиху тотчас пошел открывать. Он был седым мужчиной семидесяти лет, жил в кирпичном доме неподалеку от Девятой авеню и очень волновался оттого, что ему предстояло рисовать эту молодую натурщицу.
Натурщица оказалась простоватого вида женщиной лет двадцати семи или около того, и старый художник решил, что самое интересное в ней — глаза. Был ясный весенний день, но на ней был синий плащ. Старому художнику ее лицо понравилось, но говорить об этом он не стал. Она едва на него взглянула и уверенным шагом прошла в комнату.
— Добрый день, — сказал он, и она ответила:
— Добрый день.
— Похоже, весна началась, — сказал старик. — Листва распускается.
— Где мне переодеться? — спросила натурщица.
Мистер Элиху спросил, как ее зовут, и она ответила:
— Мисс Перри.
— Вы можете переодеться в ванной, мисс Перри, или, если пожелаете, в моей комнате — дальше по коридору, в ней никого нет, пожалуйста, переодевайтесь. Там теплее, чем в ванной.
Натурщица сказала, что ей все равно, но переоденется, она, пожалуй, в ванной.
