самого рождения взрослый. Они – трое взрослых и двое детей. Овцы у них принесли пятнадцать ягнят, и закопали они только одного, черного, у его матери не было молока, а второго ее ягненка стали выкармливать из бутылки. Еще у них родилось три теленка, их приняла Барбру. Ингрид говорит, что надо снова осушать болота на Йесёе, работа, которую начал Ханс. Однако Ларс помнит тишину, повисшую между ним и дядей, когда они возвращались оттуда, он смотрит на море, как Ханс, и Феликс тоже туда смотрит: а когда они, собственно, начнут переносить камни с развалин в Карвике на противоположный берег острова и складывать мол к югу от шведской пристани?
Ингрид не слышит.
Они распахивают старую картофельную грядку, вместо лошади в плуг впрягается Барбру, иногда вдвоем с Ларсом. Но морковь у них все равно не растет: они не знают, как ее выращивать. Они моют снасти и чинят гагачьи домики. До осушения болота на Йесёе руки у них все не доходят, они ума не приложат, когда же этим заняться. Ингрид с Сюсанной собирают яйца, опускают в воду, проверяя на свежесть, складывают в большие и маленькие бочки и закапывают в мокрый песок. Ингрид дает Сюсанне два комочка гагачьего пуха и показывает, в чем разница между чем-то просто приятным и чудом Божьим. Тем временем Ларс с Феликсом режут торф, пока от усталости и скуки не валятся с ног. Ларс говорит, что другую такую проклятущую работенку еще поискать. Им жарко и сыро, хоть они и сидят в прохладной яме, а со стороны можно подумать, будто они уголь добывают, или их застает в этой яме дождь, и тогда они мокрые и вымазанные глиной орудуют в ней старыми инструментами Ханса и кидают куски торфа наверх, в траву, вот только поставить их сушиться некому, и для этого Ларсу с Феликсом самим приходится время от времени вылезать из ямы.
Заслышав «Болиндер» Паулуса, они кладут инструменты, вылезают из ямы и идут к пристани, одновременно с ними Ингрид с Барбру и Сюсанной выходят из дома, поэтому к пристани они подходят все вместе и видят на палубе, рядом с двумя пустыми молочными бидонами, двух дам, одетых в пальто и платья. Одну они узнают – это пасторша Карен Луисе Малмберге, как обычно, озаряющая северный день своим удивительным светом. А вот вторую они не узнают, это Мария Хелена Баррёй, она вернулась из больницы, волосы у нее пепельно-седые и кожа словно у покойника в могиле, будто бы никогда солнца не видела.
Но хоть они ее и не узнают, зато она узнает всех, и Феликса с Сюсанной тоже, а уж они ее совсем не помнят. Мария медленно поднимается на пристань, и, едва улыбнувшись, кладет руки им на головы, и с той же выцветшей улыбкой смотрит на Ингрид, когда та начинает всхлипывать, она уже навсегда похоронила мать вместе с отцом. Возиться с тележкой и бидонами достается Барбру.
Паулус тоже поднимается на причал. Он спрашивает, досохла ли рыба на сушилах – он готов дать за нее почти столько же, что и в фактории.
– А чего не столько же? – спрашивает Ларс.
– Перевозка, – отвечает Паулус.
– Так за бензин-то ты не сам платишь, – возражает Ларс.
Паулус говорит, что да, тут он, может, и прав.
– А рыба-то у тебя первого сорта?
– Да, – отвечает Ларс.
Паулус говорит, что решать будут торговцы. Ларс поглядывает на Марию, которую не узнать, и всхлипывающую Ингрид, вокруг Марии словно нимб сияет, и никто не решается до нее дотронуться, но затем Ингрид берет ее за руку и ведет к дому, а все остальные тянутся следом, и Ларс слышит, как Карен Луисе Малмберге говорит Феликсу, что «надо же, совсем потемнел».
– Где ж ты так почернел-то?
Ларс слышит, как Феликс смеется, и, обернувшись к Паулусу, говорит, что они сами отвезут сушеную рыбу в факторию и сдадут там.
– Ага, так у вас деньги, что ли, есть? – спрашивает Паулус с таким видом, будто ему что-то известно. Ларс говорит, что они получили целую долю за снасти, которые сдавали зимой в аренду на Лофотены. Паулус спрашивает, заплатили ли им уже. Ларс отвечает, что да, Эрлинг целый месяц назад с ними рассчитался, и снасти им тоже вернули – сейчас надо будет их подготовить к следующей зиме.
– Уже рассчитался? – недоверчиво переспрашивает Паулус.
– Да, – Ларсу кажется, будто беседа эта затянулась, ему не терпится пойти следом за остальными и удостовериться, что он и правда узнает Марию. Однако Паулус стягивает с головы картуз и говорит, мол, у него на вешалах только второсортный товар насушился.
– Падальницы напали? – интересуется Ларс.
– Да.
– Так у вас там просто жарковато.
Паулус возвращается на палубу с каким-то странным выражением. А Ларс, отвязав швартовы, не идет в дом, а стоит думает, что много чего он не знает, о мире, о ценах, а также не знаком с новыми владельцами фактории. Подумав еще, он идет в лодочный сарай, спускает на воду ялик, гребет через пролив и является в факторию, как раз когда там причаливает грузовая шхуна из Бергена, и на причале, где к вечеру жизнь замерла, снова начинается суматоха.
Ларс поднимается на берег и смотрит во все глаза, словно любопытный ребенок: он замечает, что на шхуну грузят соленую рыбу и что новый владелец очень молод, ему чуть за двадцать. Прежде Ларс видел его разве что мельком и теперь сильно удивляется: хозяин одет, как рабочие, а вот старый Томмесен всегда ходил в галстуке и жилетке, этот же отличается от работников лишь тем, что говорит громче и руки держит в карманах.
Воспользовавшись моментом, Ларс подходит к нему, как раз когда один из закупщиков, вышагивая между составленными друг на дружку ящиками соленой рыбы, указывает на тот, который работники спустят на пол и выложат из него рыбу на проверку, какая часть товара второсортица, и этот процентаж применят для всей партии. Это выборочная проба. Ларс видел такое и раньше, он знает, что момент решающий, от него зависит доход фактории, он решает судьбу всего зимнего улова. И тем не менее он спрашивает владельца фактории – Банга Юхансена, точно, так его и зовут, покупает ли он сушеную рыбу и сколько за нее даст.
Банг Юхансен бросает на него быстрый взгляд, но в слова не вслушивается, его внимание приковано к закупщику, тот только что показал на ящик, и, похоже, сделка получится выгодная, Банг Юхансен довольно улыбается и просит Ларса повторить вопрос. Ларс повторяет, и Банг Юхансен бормочет в ответ сумму и тотчас же добавляет, будто озвучивая прописную истину, что времена нынче сложные,
