в занемевшие суставы. Бдящие автоматчики тут же наставляют на нас орудия смерти. Я стараюсь изобразить самую добрую и приветливую улыбку. Сам чувствую, что получается плохо.
– Ребята, где мой завтрак в постель? Я должен принять ванну, выпить чашечку кофе…
– Будет тебе и ванна, будет и какава с чаем, – откликается молодой паренек, тот самый, любопытный.
Из ответа следует, что и оборотни смотрят «Бриллиантовую руку», ничто человеческое им не чуждо.
Людмила показывает глазами на Ульяну. Вячеслав всё понял и постарался укрыть кормление девочки от посторонних глаз. Автоматчики же не спускают с нас глаз.
Костер среди столбов полыхает также ярко, как и вечером. Возле него бормочет себе под нос белоголовый перевертень. Ветер раскидывает дым в разные стороны и редки те минуты, когда кто-то не чихает или не кашляет. Старик богатырского сложения также лежит на постаменте, следовательно, мы ничего интересного не пропустили и шоу должно начаться чуть позже.
Юля сидит с закрытыми глазами, прислонясь спиной к стволу гигантской сосны. Или спала, или ей всё настолько надоели, что закрыла веки, лишь бы никого не видеть. Остальные перевертни молчаливо сидят кружком около землянки, то ли медитируют, то ли ждут приближения вечера.
Над тайгой поднимается солнце, мелкие клочки тумана скользят бесплотными тенями между стволов деревьев, словно духи умерших перевертней торопятся увидеть воскрешение Волчьего пастыря. Птицы заливаются как сумасшедшие, привлекают внимание темные росчерки, когда пичуги совершают короткие перелеты с ветки на ветку. Жизнь продолжается.
– Покушала маленькая? – громко спрашиваю я, когда Вячеслав отходит от Людмилы с Ульяной. – Везет же кому-то, а нам даже куска похлебки не досталось. Эх, а ещё приглашали, говорили, мол, давайте с нами, будете как сыр в масле кататься. А что на самом деле происходит? Внутрях кишка кишке лупашит по башке, скоро от голодного обморока попадаем. И хоть бы кто соизволил обратить внимания на тот стон, что у меня песней зовется.
Своим сварливым тоном я вызываю проблески усмешек на лицах перевертней, молодой автоматчик прыскает в кулак. И я решаю продолжать представление – если не удастся уйти живыми, то умирать сытым всё одно веселее.
– И вот сидим мы тут, как три тополя на Плющихе и хоть бы одна сволочь поинтересовалась нашим аппетитом. А ведь в друзья набивались. Придешь к вам в гости и с голодухи сдохнешь. Таких друзей за яйца да в музей, – я наращиваю обороты, уже больше перевертней прячут улыбки, Вячеслав открыто скалит зубы. – Вот придете ко мне, так я вас и пельменями угощу, и картофанчиком с маслом и зеленью, селедочку разложу под лучком хрустящим. Даже стопку налью свойской – ничего для друзей не жалко. А вы что? Зажилили хлеба кусок да сала шматок? Эх, не пойду я в армию буржуинскую, уж больно скудно у вас кормят.
– Накормите их, – командует беловолосый перевертень, когда ему надоедает моё нытье. – Пусть заткнутся и не мешают.
Двое перевертней из кружка поднимаются на ноги, и скоро мы скребем алюминиевыми ложками по мискам. Суп так себе, но желудок наполняется. Автоматчики не спускают с нас внимательных глаз. Я замечаю, что у Вячеслава исчез синяк от удара прикладом – регенерация оборотней поражает не первый раз. Хотя бы вспомнить мои раны – вечером готовился отдать оборотническому богу душу, а на другой день скакал как молоденький зайчик. Ну, не совсем как молоденький, да если честно и не как зайчик, но всё равно восстанавливался быстро.
Юля подходит, чтобы забрать у нас тарелки. Карие глаза девушки кажутся красными от лопнувших сосудиков. Такие глаза бывают у нюхнувших милицейской «Сирени», или тех, кто очень долго плакал. Слезоточивым газом в воздухе не пахло, так что оставалось только догадываться – почему дочь Пастыря льет слезы.
– Простите меня, – одними губами шепчет Юлия. – Я не хотела.
– Не разговаривать с пленными! – подскакивает тот самый молодой автоматчик.
За какую-то долю секунды Юлия превращается из опечаленной девчонки в особу королевской крови. Если вчера она отошла с видом побитой собачонки, то сегодня выпрямляется и смотрит на парня с выражением такого глубочайшего презрения, с каким президент Вселенной взглянул бы на навозную личинку. Спина прямая, подбородок вздернут, скулы готовы прорвать тонкую кожу. Я с некоторым удовлетворением вижу, как опешил автоматчик – он явно не ожидал такого преображения. Даже беловолосый застывает возле своего костра, глядя в нашу сторону.
– Выполняй. Своё. Дело, – чеканит Юлия.
Со стороны кажется, что девушка с каждым словом взваливает на молодого автоматчика по пятидесятикилограммовому мешку с цементом. Парень чуть не распластывается на земле под гнетом гневного взгляда, смущенно отводит взгляд и отходит на своё место.
Беловолосый что-то пытается сказать, но Юлия тут же подкидывает ладонь вверх – так в мультиках и фантастических фильмах запускают фаерболы. Узкая девичья ладонь оказывает магическое воздействие на мужчину. Он глотает слова, которые пытались сорваться с губ.
– Не отвлекайся от костра! – бросает Юля, не глядя на мужчину.
Девушка не смотрит, но я-то успеваю заметить злобную гримасу, которая перекосила лицо беловолосого. Словно поллимона откусил. И он не отворачивается, продолжает смотреть в нашу сторону. Тогда Юлия плавно переводит на него взгляд и, после пятисекундной схватки горящих взоров, мужчина отворачивается к костру.
Мы удивленно переглядываемся с берендеями, даже Ульяна перестает хныкать от звука властного голоса. Подобные интонации я слышал только в документальных хрониках Великой Отечественной войны, когда солдаты бросались в бой под зычный голос командира. Перед нами, с тарелками в руках, стоит дочь Волчьего Пастыря, и остальные перевертни опускают глаза, когда попадают под её взгляд.
– Отойдите на пять метров, мне нужно переговорить с берендеями! – обращается она к автоматчикам.
Те неуверенно косятся на беловолосого мужчину, тот угрюмо кивает, продолжая искоса наблюдать за Юлией. Автоматчики отходят на требуемое расстояние и останавливаются, не спуская с нас черных зрачков автоматных дул. Девушка чуть заметно выдыхает. Мне кажется, что ей с трудом дается это представление.
– Я не хотела вас втягивать, – говорит Юлия, когда присаживается перед нами на корточки.
Ульяна прижимается к материнской груди, поглядывая на дочь Пастыря блестящими глазенками. Кулачки нервно сжимают плотную ткань куртки. Мы молчим, смотрим на девушку.
– Скажите что-нибудь, не молчите, – тихо шепчет Юля.
– Каких слов ты от нас ждешь? Прощение? Мольбу? Не дождешься, – отвечает Вячеслав. – После того, что вы сделали… Убитых уже не вернуть, а сколько их ещё будет, когда очнется твой отец?
Юля ставит миски на мох, металлически звякают ложки. Я почему-то вздрагиваю. Не от испуга, нет.
– Я хочу оживить отца. Вы не поверите, но я никого не
