Книга Дурка - Гектор Шульц

– Далеко по реке уходила ладья.

За тобою ветер мою песню нес.

Я ждала-ждала проглядела очи я,

Но покрылся льдом да широкий плес, – негромко запел я. Эту песню очень любила мама и всегда шмыгала носом, стоило только коснуться струн. Но сейчас я пел её для других людей, и было совершенно непонятно, как они это воспримут.

– Догорает лучина сгорит дотла,

Лишь метель прядет мое веретено.

И сама уже словно снег бела,

Но я буду ждать тебя все равно.

И сама уже словно смерть бела,

Но я буду ждать тебя все равно, – блестели глаза Раи, задумчиво прислонился к стене Жора, смотря куда-то вдаль, улыбалась Арина Андреевна, легонько покачивая головой… Люди снимали маски и сейчас я видел их другими. Задумчивыми, грустными, счастливыми. Грустно улыбался Паша Тюльпан, закрыв глаза. Приоткрыл рот от удивления Ветерок и тягучая слюна изредка капала ему на рубашку. Каждый слушал меня по-своему и мурашки без стеснения гарцевали на моей спине, когда раздались первые неуверенные аплодисменты.

– Ох, Селиванов, ну выдал, – вздохнула заведующая, промакивая платком глаза.

– Вань, а про Афган можно? – с надеждой спросил Паша Тюльпан. Правда он тут же поморщился, услышав сопение Безугловой. – Арин Андреевна, ну, пожалуйста. Я буду себя хорошо вести.

– Угу. От тебя это не зависит, как знаем уже, – съязвила она. – Ладно, Селиванов. Сыграй ему одну про Афган.

– Какую? – тихо спросил я. Паша чуть подумал и поджал губы.

– «Черный тюльпан» знаешь?

– Да. Отец любит эту песню.

– Сыграй, Богом прошу! – взмолился афганец, и я, вздохнув, снова тронул струны.

– В Афганистане, в черном тюльпане,

C водкой в стакане, мы молча плывем над землей.

Скорбная птица через границу,

К русским зарницам несет ребятишек домой.

И снова другие эмоции. Теперь уже глаза блестят у Паши, которые еле шевелит губами. Он хочет подпевать, но боится, что ему велят заткнуться. Нахмурившись, смотрит на гитару Арина Андреевна. Её губы сурово поджаты, а в глазах лед и боль. Кто знает, может и её коснулся Афган. Большинство больных не понимают смысла песни. Они просто слушают музыку. Кто-то улыбается, кто-то ковыряется в носу. Но я пою эту песню для одного человека. Человека, который давится слезами, но я знаю, что ни одна из них не сорвется с ресниц и не упадет на дрожащие руки.

– Спасибо, Вань, – прошептал Паша. Он вздохнул и, поднявшись, отправился в свою палату. Арина Андреевна было посмотрела ему вслед, но потом отмахнулась и снова повернулась ко мне.

– Теперь давай веселое. Сырость развели своей грустью, – буркнула она, заставив коллег улыбнуться. Я понимающе кивнул, подстроил гитару и, задумавшись, коснулся струн.

Концерт продлился час, но я так вымотался, что весь вспотел и дико устал. Однако играл до тех пор, пока заведующая не сказала, что хватит. В концерте нашлось место и романсу, и скабрезным частушкам «Сектора Газа», которые привели больных в восторг, и даже блатняку, на котором настоял Жора. Когда я закончил, грузин утащил меня в туалет и даже с барского плеча поделился сигариллой. Я знал, что он стащил её из кабинета Папаянниса, но отказываться не стал. Курил главврач только хороший табак, благо, что деньги текли к нему рекой от благодарных родителей тех, кого он отмазывал от армии.

– Знал бы, что ты так играешь, Вано, на пьянки бы чаще приглашал, – хохотнул Жора, давая мне прикурить. Душистый дым взвился к потолку, и я с наслаждением затянулся.

– Я редко играю. Раньше, да. В музыкалку ходил, – улыбнулся я. – Вот Колумба бы сюда пригласить, точно вся больница бы собралась.

– Кент твой?

– Знакомый, – поправил я. – Музыка для него смысл жизни. Да и слушать можно бесконечно, как он поет.

– Ага, – ехидно ответил Жора. – Поет то, что ты слушаешь? Не, Вано. Я Мишу Круга люблю, а ваши песни… красивые, да, но неправдивые.

– Кому как, – хмыкнул я и, чуть подумав, спросил. – Слушай, Жор. А я могу гитару взять в женское? Вдруг там тоже захотят песни послушать.

– А мне-то что? Если заведующая разрешит, так вперед. А уж где ты там петь будешь, не мое дело, – усмехнулся грузин. – Гитару только потом в стационар верни. Есть у них там один ебанат, который любит бренчать на ней. Вою не оберешься, если не вернуть.

– Само собой. Сыграю им пару песен и отнесу, – кивнул я. На том и порешили.

В женском отделении концерт был короче. Я сыграл только три песни, потому что больным пора было на боковую. Они поначалу пошумели, что хотят еще, но, нарвавшись на тяжелый взгляд Вити и медсестры Маши, притихли. Только Настя неуверенно подняла руку и, когда я кивнул, спросила.

– Иван Алексеевич, а можно какую-нибудь колыбельную, пожалуйста? Мне мама всегда в детстве колыбельную пела.

– А миня мама била, – радостно улыбнулась Олеся. – Ковбасу съела, а она била.

– Тебя тут никто бить не будет, солнышко, – улыбнулся я. Олеська тут же расплылась в довольной улыбке.

– Угу. Пока шкодить не начнет, – съязвила Маша и, вздохнув, повернулась ко мне. – Ладно, давай колыбельную. А то потом мы их в кровати не загоним. Я мудрить не стал и выбрал песню Мельницы, которую частенько напевал Никки перед сном. Она любила эту колыбельную и гарантированно засыпала, стоило мне закончить.

– Обернусь я белой кошкой,

Да залезу в колыбель.

Я к тебе, мой милый крошка,

Буду я твой менестрель…

Я старался петь мягко и так же мягко касался струн. И это помогло. Даже шкодливая Олеська примолкла и внимательно слушала песню. А Настя… Настя улыбалась, положив худые руки на колени, и шевелила губами, пытаясь повторять слова.

Закончив, я отнес гитару в стационар и, пользуясь моментом, вышел на улицу, чтобы покурить. Витя справится один, а значит можно немного отдохнуть. Пальцы с непривычки ныли, да и в горле был песок, однако я ни о чем не жалел. Я видел глаза больных и видел, что хоть на миг, но они избавились от своих демонов.

В кармане зазвонил телефон, который я взял с собой. Достав его, я увидел на экране аватарку Никки из аськи и улыбнулся. Затем нажал на зеленую трубку и снова улыбнулся.

– Привет, солнце. Ты, как знаешь, когда звонить.

– Хотелось бы съязвить, но у тебя ник в аське зеленым стал, – ответила она. – Как дела? Готов к ночной учебе?

– Все-то ты помнишь, – проворчал я. – Да, концерт закончили только. Сейчас угомонятся и сяду за учебники.

– Концерт? – удивилась Никки. На фоне у нее негромко играла музыка. Прислушавшись, я улыбнулся.