“Зря я стал так холоден и строг к ней”, — подумал Ирвин и в ту же секунду увидел, как цветы задрожали, зашуршав лепестками, будто от порыва ветра, а стебли стали как будто немного сочнее. В середине клумбы, в окружении маков, возвышался очень красивый бордово-красный цветок с игольчатыми лепестками и жёлто-синей сердцевинкой.
“Странно, что я его не заметил”, — подумал Ирвин. Цветок был выше остальных и стоял, наклонив тяжёлый бордовый бутон. Ирвин даже не понял, как руки потянулись и сорвали этого красавца. Он нёс цветок домой, чтобы подарить жене. У поворота к их с Ларией домику Ирвин поднёс к носу желто-синий бархатный зрачок, окружённый бордовыми ресницами лепестков, и вдруг понял, что жена недостойна такого подарка. Наверняка булочки снова подгорели, бельё почём зря треплет ветер, да и кожа на её руках уже не такая шелковистая, как была раньше. Ирвин замедлил шаг и раздумывал, что же ему сделать с цветком. Он остановился, немного покрутил его между пальцами, зажмурился и со вздохом бросил цветок за соседский забор.
Весь день Лария и Ирвин провели, разойдясь в разные углы дома. Лария тихонько плакала от того, что Ирвин больше её не любит, а Ирвин отрешённо смотрел в окно. Ему не давала покоя одна мысль: как же всё-таки хороша цветочная клумба, как приятно видеть её каждое утро по дороге домой. Он пытался отвлечься, считая появляющиеся на небе звёзды, прочитал несколько полос вчерашней газеты, но всё время чувствовал, как тонкий аромат цветка наполняет комнату. Когда сумерки уже подобрались к открытым окнам, Ирвин нервно расхаживал по дому, пытаясь почуять — откуда этот дивный запах то ли фиалки, то ли семилистного византийского крокуса. Он открыл дверь, сделал пару шагов в густую темноту, наполненную трескотнёй цикад, глубоко вдохнул чёрный ночной воздух и побежал. Ирвин мчался, закрыв глаза, а ноги сами несли его к мукомольному домику: мимо виноградника, мимо старой колокольни, через айвовый сад, прямо к клумбе. Ирвин понимал, что нет ничего важнее и приятнее, чем быть сейчас вместе с этим запахом, стать его частью, быть самим этим запахом.
На рассвете, после бессонной ночи, проведённой в поисках мужа, Лария отпустила домой сонную Мисту и её жениха Кавия и остановилась у клумбы. Её внимание привлек очень необычный цветок в красном кольце маков: бордово-красный с игольчатыми лепестками и жёлто-синей сердцевиной…
Большая рыба
Вода на озере Мао была натянута, как фольга для запекания рыбы, которой по воскресеньям шуршала бабушка Пене. Казалось, что если нырнуть в воду с пирса, то порежешься о серебристые края, а если упадёшь плашмя, то так и останешься лежать, пока тебя не натрут солью и мускатным орехом, не обложат пряными сливами и не подадут гостям.
Кавий стоял на берегу и смотрел, как один из рыбаков почти заснул с удочкой в руке, пока леска, кажется, тихонько плясала. Наверное, какая-то мелкая рыбёшка доедала наживку, пока дед Хорге смотрел сон, в котором у него клюёт огромная рыбина и он несет её жене — той самой старушке Пене. Кавий жил в этой деревне уже почти тридцать лет и только сейчас понял, что чета Хорге и Пене с тех пор почти не изменилась. Вот уж воистину сила Холма и озера Мао, в котором водится самая вкусная и полезная рыба. Трава под холмом всегда зелёная, небо синее-пресинее, а люди живут до ста лет.
"Интересно, сколько им?" — подумал Кавий и тут же услышал голос старика Хорге прямо у себя за спиной:
— В мой день рождения всегда попадается что-то особенное. Мы с озером Мао старые друзья, оно не оставляет меня без улова. Но даже я не ожидал такой красивой и большой рыбы.
— Поздравляю! — сказал Кавий, немного смутился, но всё же задал вопрос. — А сколько вам лет?
— В моём возрасте уже интереснее, сколько осталось. Пойдём, поможешь донести мой улов и снасти, а я угощу тебя наливкой в честь дня рождения.
Отказаться было неудобно, Кавий взял ведро, но удивился, что там не было рыбы. Он подумал, что старик Хорге совсем выжил из ума, но он ещё никогда не указывал никому на помешательство и сейчас тоже счёл это невежливым. Ведь нет же ничего плохого в том, что человек порадуется хорошему улову в день своего рождения? Он так проникся этой мыслью, что даже с трудом нёс ведро, наполненное его воображением.
— Хорошая рыба, большая! — сказал Кавий. — Вот бы и мне такую когда-нибудь выловить!
Хорге шёл молча, и Кавий вдруг подумал, что если из них двоих кто-то и сумасшедший, то тот, кто несёт пустое ведро и нахваливает огромную рыбу, которой в нем нет.
За свежевыбеленным домиком библиотеки уже показалась черепичная крыша, потом прутья забора и калитка. Хорге взял из рук Кавия ведро, поставил его у крыльца и крикнул:
— Пене, ты где? Ты дома? Я вернулся.
— Да, я тут, в сарае! Ну что, что сказало озеро Мао? — закричала жена Хорге откуда-то из-за смородиновых кустов. А пока она гремела железными затворами, Хорге уже прошёл в дом и открывал сервант. Он достал мутную, вязкую наливку с верхней полки, стеклянные стопки, положил на тарелку несколько кусочков холодной утки и горсть квашеной брусники.
Пене стряхивала грязь с садовых туфель и торопливо осматривала гостя:
— Здравствуй, мы так рады тебя видеть, садись… — она взяла Кавия за руку, и ему показалось, что Пене смотрела как-то виновато. Кавий давно хотел уйти к своей любимой Мисте, но не знал, как не обидеть стариков. "Выпью рюмку и скажу, что нужно ещё подвязать виноград, пока не стемнело", — подумал Кавий, но мысли как-то вяло ворочались в голове. Сумерки не послушались его, и стемнело раньше, чем он успел сказать свою отговорку.
То ли наливка была слишком крепкой, то ли Кавия припекло на солнце — ему казалось, что он качается на волнах, ноги стали ватными, он как будто был большой красивой серебристой рыбой, которую поймал старик Хорге и принёс домой. Кавий сидел, откинувшись на спинку стула, хватал воздух губами, на его лбу проступила испарина, и больше всего на свете ему сейчас захотелось вернуться на озеро, упасть в его глубину и навсегда остаться в холодной и прозрачной воде Мао. Кавий закричал. Но вместо крика только громко щёлкнул округлившимся ртом. Через мутную илистую пелену, опустившуюся на выпученные глаза, он видел, как старушка Пене поставила на стол банку с пряными сливами, пакетик с розмариновыми веточками и эспелетский перец, которым она обычно натирала рыбу.
На следующий день Пене с рассвета готовила большую рыбу, шурша фольгой для запекания, и благодарила озеро за ещё один подаренный им с мужем год. А Хорге сидел у окна с потрёпанным жёлтым листом бумаги и карандашом в сухой подагрической руке. Он думал о том, как много у них с Пене теперь времени и как мало места осталось на листке. В самом низу на узкой полоске он вывел: «Кавий».
Небо смотрит в море
Влажное серое утро прилегло на минутку прямо на макушки кипарисов и не хотело просыпаться. В деревушке день всегда начинался медленно, петухи не суетились, не бегали по курятнику в ожидании рассвета, а сидели на толстых ветках и ждали, пока утро поцелует их в макушки и начнётся. И зачем только в детских сказках из петухов делают каких-то проходимцев, которые кричат чуть свет всякую абракадабру. Никогда ещё Мирта не слышала никаких кукареканий и даже как-то утром специально проснулась до восхода и прислушивалась, думая, что, может, они не кричат, а говорят шёпотом своё "кукареку".
