Эрин застонала:
— Пожалуйста!
Он бросил взгляд на ее лицо и увидел, как она откинула голову и облизывала высохшие губы сладко-розовым кончиком языка.
Она извивалась под ним, словно в ритме танца, купаясь в волнах страсти, и ритм этих колебаний становился все сильнее. Он чувствовал биение и пульсацию ее возбужденного тела. Руки, которые он не держал больше, упали на кровать, затем обхватили его плечи. Мир, кровать, красавица, лежащая перед ним — все было озарено светом. Он подался назад, нежно ее лаская, и ее тело отвечало ему.
Она вскрикнула, когда он вошел в нее, медленно, но уверенно и страстно. Он старался казаться спокойным, но, чувствуя, как пульсирует его плоть внутри нее, как в теплом футляре, он прошептал:
— Не напрягайся, Эрин… возьми меня… успокойся…
— Олаф…
Она прижала голову к его шее, ее пальцы обхватили его плечи. Он был внутри, и она ощущала боль, похожую на обжигающую сталь, его широкая грудь казалась надежной и приятной. Он сделал ее своей, и в этот момент ей была необходима его теплая сила и уверенность.
— Возьми меня, Эрин, боль постепенно исчезнет. Давай вместе со мной…
Он снова начал двигаться, мягко обнимая ее тело, даря сладкое тепло. Он проникал глубже и глубже, завлекая ее в свой ритм, чувствуя, как она извивается под ним.
Перед его глазами возникли красные и черные вспышки. Прекрасные звезды таяли во всполохах огня. Страсть, которую он мучительно пытался сдержать, охватывала его всего, волной за волной ненасытного желания. Он целовал ее в губы, грудь и опять в губы, жаждущий, содрогающийся, не сознающий ничего, кроме этой женщины, которую он завоевал.
Он чувствовал, как ее стройные ноги обвили его тело, она грудью прижималась к нему, тянулась к его губам, и он знал, что она парила вместе с ним в мире, где все казалось красным и черным. Потом она вскрикнула, и этот крик слился с его стоном, свидетельствующим об освобождении, блаженстве и экстазе.
Он не покидал ее, а оставался внутри, пока мир медленно принимал привычные очертания.
Он хотел обнять ее, нежно заговорить с ней, но слова застряли в горле, когда он взглянул на нее. Ее глаза были закрыты, тело — покрыто блестящим потом. Она не двигалась, только сдвинула бедра. Опять он попытался заговорить, потом, усмехнувшись, изменил свое намерение. Она отпрыгнула от него, и он рассердился, когда понял, что она отвернулась от стыда и досады, и это после того, как она получила удовольствие, заглушившее первоначальную боль и приведшее к пику блаженства. Олаф чувствовал сугубо мужское удовольствие в ту минуту, когда сделал ей больно и увидел пятна крови. Он бы совершил убийство, если бы ему изменили.
Он опять усмехнулся, глядя на красивый изгиб ее спины. Он был уверен, что она рыдает беззвучно. В нем поднимался гнев, сменившийся смятением, перешедшим в неистовство. Он не просто удовлетворил свою нужду, он обходился с ней бережно. Гренилде… С ней он забыл о Гренилде и, таким образом, предал ее память. У него были женщины, но со времени ее смерти он никого не любил. А теперь он любил ирландскую женщину, которая ненавидела его больше, чем кого бы то ни было, и которая молилась о его смерти. Он отдал всего себя этому акту, как он никогда не делал даже с Гренилде, Эрин отвернулась от него и разрыдалась.
Смятение, ярость, душевная боль переполнили его, лед, сковавший его сердце, снова возник в его глазах. Он провел пальцем по спине жены. — Ладно, принцесса, теперь ты можешь сказать, что с тобой действительно дурно обошлись, как ты и ожидала своего дикого мужа-викинга. Тебя побороли… и безжалостно изнасиловали.
Последнее было сказано с такой наглой издевкой, что ей показалось, будто мечом пронзили ее сердце. Эрин до крови закусила пальцы, чтобы он не услышал ее всхлипываний. Она почувствовала, что он коснулся ее руки, и услышала его голос, необычно нежный.
— Эрин… Она отпрянула.
— Пожалуйста! Хоть сейчас оставь меня в покое!
Олаф соскочил с кровати. Он встал, посмотрел на нее и сжал кулаки. Гнев и смятение охватили его снова, и он выругался про себя от раздиравших его страданий.
Он оделся и вышел из комнаты, хлопнув тяжелой деревянной дверью.
Блуждая в ночи, Олаф молча взглянул на полную луну. Он вышел в ночь, чтобы успокоиться.
Он не совсем ясно понимал, отчего его бросало в жар. Он овладел ею. Этого он давно хотел, но ему не стало легче. Он хотел ее снова еще сильнее, и знал, что жажду можно утолить на время, но желание разгорится снова, как огонь, который быстро распространяется.
Лихорадка, да, она была для него как лихорадка. Эта страстная впечатлительная женщина ненавидела его.
Однажды он хотел оставить ее в покое, предложить мир. Но теперь он не мог оставить ее в покое.
Гренилде. Это имя ранило душу, и он думал о своей любимой с глубокой и ноющей болью. Но когда он закрывал глаза, он видел перед собой изумрудные глаза, сверкающие с вызывающей гордостью, то сощуренные, то затуманенные.
— Жена-прошептал он громко, — ты, надеюсь, поняла, что я твой хозяин. И ты прекратишь мечтать о другой жизни, и о другом господине, и о смерти всех викингов. Но либо по своей, либо по моей воле ты придешь ко мне, и я возьму то, что принадлежит мне. Я сначала подойду с добротой и посмотрю, оценишь ли ты это. Ты не будешь рыдать, испытав радость женщины, которая была в моих руках.
Он встряхнулся и сжал зубы.
Потом он еще раз посмотрел на луну и нахмурился. Казалось, по ней пляшут черные танцоры. Тени богов… Суматоха в Вальхалле.
Олаф подумал о валькириях, они всегда разыскивают тех, кто должен умереть, и подносят им питье в большой зале Валгаллы. Он даже не знал, верил ли в богов: в мудрого Одина; Тара, могущественного воина; Фрея и Фрейду, брата и сестру, обычно веселых и великодушных богов плодородия…
Он вернулся в свой дом и заснул один около огня в кухне.
По темно-зеленым пышным полям, холмам и обрывам бродил Аэд Финнлайт ночью. Когда он проснулся, то не понял, что разбудило его. Он посмотрел на жену, но она сладко спала, улыбаясь во сне.
« Ничего особенного «, — решил он. Аэду не спалось. Он поднялся, натянул шерстяную рубаху и вышел из спальни в тихую залу.
В очаге еле теплился огонь. От него распространялось тепло, но мало света. Свет исходил от луны. Аэд прошел мимо дремлющей стражи и вышел в ночь. Резкий холодный ветер пронизывал его.
Он взглянул на луну. Казалось, будто тень описала мерцающий круг, скрывая ее в таинственном мраке. Дрожь пробежала по его телу. Он предчувствовал зловещее. Аэд попытался избавиться от навязчивой мысли, проникшей, казалось, даже в его старые кости. Потом он подумал о своей младшей дочери, о которой постоянно беспокоился, вспомнил те дни, когда она была в Таре. Он мог поклясться, что временами слышал ее нежный звенящий серебристый смех. Он закрывал глаза и видел ее блестящие глаза, копну черных волос, мягко развевающихся по ветру, когда она бежала к нему.
