а нечто совсем другое — не «спасите наши души», а «освободите мою душу». Наш разговор не был похож ни на что в моей жизни ни до этого случая, ни после. Я на удивление спокойно ходил взад и вперед. Ожидание, пока она моргнет при прикосновении пальца к определенной букве, словно замедлило время, заставив меня сбиться с привычного мне ритма. Этот опыт был поистине медитативным.
В тот день, который она выбрала для своего ухода, я сознательно оделся точно так же, как одевался в больнице в последние недели. Я редко ношу белый халат и думал о том, не надеть ли мне его в тот день, но потом передумал, потому что это означало бы сознательный отход от ритуала. Изменение в моем внешнем виде могло вызвать у нее излишнее волнение. Мне не хотелось, чтобы она решила, что я считаю этот день каким-то выдающимся, что в моей душе появились сомнения, потому что они действительно зародились. По сути, все то, что должно было произойти, являлось самоубийством, пособником которого становился врач. Ее случай разительно отличался от сотен других, когда я отдавал распоряжение об остановке аппаратов. Во всех остальных случаях прекращение поддерживающего лечения происходило на основе письменных, заранее сделанных указаний пациента или согласия, данного членами его семьи. А в этом случае перерезать веревку просил пациент, находящийся в сознании.
Подготовить пациентку к последнему путешествию мне помогли медсестры. Я сам участвовал в процессе и давал указания о том, чтобы вынули капельницы и широкие трубки. Последней надо было вынуть одну самую важную трубку. Я делал все так, чтобы, когда родственники будут ее хоронить, женщина выглядела такой, какой была при жизни. Когда пациент живет и борется за жизнь, эти трубки похожи на парашюты. Когда он сдается, все инородные предметы выглядят как грустное свидетельство поражения. Когда большинство моих пациентов достигают своего конца, увеличенная доза морфия — это их съезд с дороги. Мы чуть-чуть подталкиваем, помогаем им, если можно так сказать. В медицинской карте мы пишем, что увеличиваем дозу морфия для снятия боли, но все прекрасно знают, что морфин вызывает дыхательную недостаточность, что ускоряет приближение смерти и делает ее более спокойной. Но пациентка отказалась от этого пути.
Она устала смотреть в потолок. Ее периферийное зрение было ограниченным, и она попросила, чтобы ее приподняли и посадили. Мы протянули под ее руками лямку, и я положил две маленькие подушки по бокам от ее головы, чтобы она держалась прямо. Пациентка была готова и смотрела точно вперед.
Рядом с кроватью лежала доска с буквами. Я держал ее у нее перед глазами и водил по буквам пальцем. Для меня это был Брайль с открытыми глазами. Все остальные старались показать, что они собраны и сконцентрированы. Я гладил буквы, и мы в последний раз прошлись по списку вопросов. «Вы хотите, чтобы отключили аппарат искусственного дыхания?» — «Д-А». — «Вы хотите остаться на аппарате искусственного дыхания?» — «Н-Е-Т».
Я не знал, где именно это отразилось в моем мозгу. При использовании шрифта Брайля ощущения от пальцев отправляются в неработающую область зрения мозга слепых. Неужели это визуальное восприятие вызвало дрожь в чувствительных частях моего мозга, в моих пальцах, в тех же руках, которые стали причиной состояния пациентки? Неужели они посылали электрические импульсы к моему островку, потому что я чувствовал, как в моем животе что-то сжимается?
Экстубация — это изъятие из легких толстой пластиковой трубки, которая располагается прямо над тем местом, в котором трахея расходится на две части, словно ствол дерева. Экстубация не вызвала у пациентки кашля, который обычно происходит в таких случаях, потому что трубка царапает горло, что вызывает рвотный рефлекс. Сразу после того, как вынули трубку, на ее глазах выступили слезы. Оглядываясь назад, я жалею, что не мог собрать эти слезы и отправить в лабораторию на анализ боли, изоляции и горя. Она уходила в полном сознании.
Судя по взгляду, она была спокойной и собранной. Никакого страха; по крайней мере, я этого не заметил. В ее глазах не было отчаяния, которое я наблюдал в кризисные моменты у пациентов и членов их семей. В данном случае утешать надо было меня. На этот раз страх застыл в моих глазах. Я был потрясен до глубины души. Все это было так непохоже на остальные случаи ухода моих пациентов! Мне очень хотелось знать, что она чувствует, чтобы понять, что разрешено чувствовать мне самому.
Ее тело не противилось. У нее пропали рвотный рефлекс и способность кашлять. Мы отключили подачу успокоительных, как и положено в этой ситуации. Она сама об этом попросила. Было очень важно, что она в трезвом уме приняла решение о своем уходе.
Умирая, она дважды моргнула. Ни разу не моргнула одним морганием — возможно, чтобы успокоить меня. А потом перестала моргать.
***
В тот момент я почувствовал нашу общую человечность и то, что мне еще так многому предстояло научиться. Многое понять о жизни и о себе. О том, кем я стал и кем еще могу стать. Повсюду я получал уроки о жизни, потере и правилах выживания: в отдельных клетках нашего головного мозга, в наших умах, в моих пациентах, в хирургии, в моей практике, в операциях на грани жизни и смерти, в надежде и безнадежности. Жизнь в ее крайностях и глубинах раскрывает нам и свои высоты. О том, что никакая трагедия или триумф не вечны. Каждый день мы новые в нашем мозге и, если постараемся, в наших умах.
У клеток мозга есть свои правила выживания. Они развиваются в клетки особого типа, которые автоматически соединяются под влиянием тайных сил, притягивающих части нашего мозга, словно нам суждено быть частью чего-то большего. Отдельные нейроны связаны не только с ближайшими соседями — они создают триллионы пересекающихся веток и пишут симфонии мозговых волн, исходя из замысла, максимально благоприятствующего большей сложности, родственности и возможностям.
Наш ум также подталкивает нас к выживанию. Чтобы справляться, мы стремимся обрести связанное ощущение самих себя, создать гармонию когнитивного и эмоционального, для того чтобы быть лучше подготовленными к угрозе, травме, давлению, работе и потере. Борьба закаляет нас и готовит к сражениям в будущем. Забота, дисциплина мысли и правильные привычки мышления помогают обуздать эмоции и не дать им захватить нас. Эмоциональная регуляция не равна отсутствию эмоций — скорее, это чувства в их самом прекрасном и пышном проявлении. Осознание этого действительно способно изменить саму природу плоти, из которой оно возникает, оставляя нам понимание того, как сильно мы
