Наконец, подходящая кандидатура появилась. Мимо нее по направлению в туалет проследовал мужичонка лет сорока — небритый, в заношенной майке и вытянутых на коленях спортивных трико. Марина дождалась, когда он выйдет, и выехала вперед, преграждая дорогу.
— Хочешь заработать хорошие деньги, — в лоб спросила она.
Мужичок остолбенел, пуча на Марину серые опухшие глазки:
— Чего?
— Денег хочешь?
— Хочу, а что?
— Поработать надо.
— Не, я больной, я не могу, — прогнусавил мужичонка. Марина про себя чертыхнулась.
— Делать ничего не придется, нужно только охранника, что сидит на входе в больницу, отвлечь.
Мужик принялся чесать пузо. Соображал он туго, и вряд ли из-за болезни, думала Марина.
— А как я, не… я не могу.
Марина снова вытащила из кошелька тысячную купюру.
— Тысячу даю сейчас, дам столько же, если найдешь еще двух надежных парней.
При виде денег мужик начал соображать значительно быстрее.
— Двоих надо? — спросил он. — С ними придется делиться из этих денег?
— Нет. Две тысячи тебе, а мужикам я отдельно заплачу.
— Поехали!
Марина, не ожидавшая от мужичка такой прыти, даже растерялась, когда он, без лишних разговоров, встал позади коляски и покатил ее в свою палату.
— Куда меня везешь? — спросила Марина.
— В моей палате как раз два мужика надежных лежат, там поговорим.
Надежные мужики выглядели примерно так же, как и первый — опухшие ото сна и пристрастия к алкоголю. Отличие заключалось лишь в смекалке — они сразу почувствовали выгодность сделки, и были готовы на все.
— План таков, — говорила Марина. — Ровно в семь вечера выкатите меня в вестибюль. С улицы зайдет женщина. Как только она встанет за моей коляской — начинаете представление. Вы вдвоем — ругаетесь, кричите, привлекаете внимание. Ты, — Марина ткнула пальцами в первого мужичка, — тормошишь охранника, чтобы он не заметил, как меня вывезут из больницы.
— А зачем такие сложности? — вдруг спросил один из двух сополатников мужичка. — Дверь-то открыта, гуляй — не хочу!
Марина зыркнула на него и проговорила, как можно строже:
— Задача такая — никто в вестибюле не должен заметить, что я выезжаю на улицу. Охранник меня знает, запомнит мой уход, и очень удивится, что я не вернулась к отбою. Поднимет тревогу, а к отбою я возвращаться не намерена. Все ясно?
— Ясно, — дружно гаркнули мужики.
— Вот и хорошо. По возвращению приплачу еще два раза по столько же, если перед отбоем и ночью будете наблюдать за дверью в мою палату и, если кто сунется, говорить, что вот-вот, буквально минуту назад, видели меня проезжающей мимо. Пусть ищут в больнице.
— Возвращаться-то как собралась? — задал неожиданный вопрос самый сообразительный из мужичков.
Марина задумалась.
— Сотовые у вас есть? — спросила она. Мужики кивнули. — Давайте номера, как вернусь — тут же позвоню. По обстановке отвлечете охранника.
— Опять драться? — спросил первый мужичок. — Второй раз он сам нам в лоб даст.
— Зачем драться? Можно и просто позвать охранника куда-нибудь, типа плохо кому-то…
Мужики подумали, почесались и, наконец, изрекли:
— Заметано. Только это… за утро…
— Оплачу по возвращении, — заверила их Марина.
Заговорщики распрощались. До часа пик оставалось сорок минут.
Марина уже сидела в коляске в вестибюле. Подошел охранник, вежливо поздоровался, поинтересовался, что она здесь делает, решила прогуляться?
— Нет, что вы, — заверила его Марина. Просто захотелось побыть с людьми. Смотрите, здесь родственники к пациентам приходят, сутолока, разговоры — так хорошо! А то лежу в палате, в тишине, ни людей, ни жизни не вижу. Хочу посидеть, понаблюдать.
— Это значит, выздоравливаете, раз к людям потянуло, — добродушно улыбнулся охранник. — Это хорошо. Вячеслав Александрович просил, если что, присмотреть, чтобы вас не обижали.
— Спасибо Вячеславу Александровичу, — мило улыбнулась в ответ Марина, а про себя выругалась: "Вот подлец! Свою охрану снял, зато больничную приставил".
В дверях появилась баба Стеша. Она остановилась, испуганно озираясь по сторонам, но заметив Марину заулыбалась. Марина едва удержалась, чтобы не помахать ей рукой. Баба Стеша вошла в роль родственницы, пришедшей навестить больного. Заметив изучающий взгляд охранника, подошла к висящему на стене внутреннему телефону, сделала вид, что набирает номер. Охранник потерял интерес к новой посетительнице и уткнулся в газету. Баба Стеша тут же повесила трубку и, не торопясь, приблизилась к Марине, встала за ее спиной.
А трое мужичков уже толкались в холле. Едва баба Стеша успела встать позади коляски, как неожиданно из дверей вышел Иван Федорович — лечащий врач Марины. И тут же ее заметил.
— Черт, черт, черт! — выругалась Марина вслух.
— Гулять вышли, Марина Сергеевна? — поинтересовался доктор.
— Нет, просто решила на людей посмотреть, — завела Марина приготовленную для охранника речь. А сама стреляла глазами в сторону мужичков, чтобы не торопились, еще не время, но они не заметили пущенных стрел.
— Ты че меня толкаешь! — начал один.
— А ты чего!
— Да пошел ты!
Завязалась драка. Люди повернули головы на шум. Иван Федорович застыл, изумленный, а затем, вслед за охранником, бросился разнимать дерущихся. Третий мужичок подливал масла в огонь, дергая охранника за рукав и приговаривая:
— Нет, ты посмотри, что делается! Это средь бела дня!
Баба Стеша не растерялась и мигом выкатила коляску с Мариной на улицу.
Как впоследствии узнала Марина от гордых собой мужичков, они прикрыли ее отход перед Иваном Федоровичем, ответив на его изумленное: "А где Марина Сергеевна?", что "Дама на коляске? Так она только что проехала внутрь, в коридор". На следующий день за это она дала им еще по пятьсот рублей.
Возле ворот ждал микроавтобус. Баба Стеша бегом домчала Марину до него. Валя и Антон тут же подхватили ее и вместе с коляской занесли в салон. Часть кресел внутри салона предусмотрительно отсутствовала.
— Ну, слава богу, — повернувшись, с водительского сиденья произнес Вова. — Поехали?
— Вперед, командир! — скомандовала Марина и рассмеялась, давая выход нервному напряжению.
Загородный дом Сергея оказался приземистым особнячком из темного камня — мрачным, тоскливым. За кованой железной решеткой ограды наблюдались ухоженный газон, клумбы, деревья, но отчего-то они не украшали место, а наоборот, слишком правильными формами наносили на общую депрессивно-безликую картину оттенок стерильности.
