руками. Ее лицо под сверкающей пирамидой рюмок было бледно. Полицейский брел прямо к сцене.
Тогда я прыгнул ему на плечи сзади, и мы оба упали в проход. Он брыкался и мычал, но я крепко навалился на него и заткнул ему рот полой своей куртки.
Когда я поднял голову, мадемуазель Розали уже шла по канату по другую сторону от еще трепетавшего обруча. Она скрылась за портьерой. Все захлопали, закричали, вскочили с мест. Я отпустил полицейского и юркнул в толпу ребят.
— Полезай под скамейку! — шепнул мне один из них. Я скорчился на земляном полу.
— Это что? Сопротивление в-в-власти?… — ревел бас полицейского. — Я им покажу! Я вздерну их на виселицу! Пойдем в кутузку!
Я слышал испуганный голос мэтра. Полицейский орал и топал ногами.
Бюргеры поспешно уводили своих детей.
— Да что ты пристал к нему, дядя Оскар? — крикнул кто-то из подмастерьев. — Пойди протрезвись, ты пьян!
— Кто? Я пьян? Я вам покажу! Где разрешение у этого бродяги? Подавай сюда твои бумаги!
Я выглянул. Мэтр судорожно рылся в карманах старой бархатной куртки и доставал какие-то листки.
— Где у тебя разрешение от бургомистра? Ага, нету? Ступай сейчас со мной! Бродяга!
Полицейский волочил за шиворот мэтра в блестящем наряде. Подмастерья шли за ними гурьбой, громко ругая дядю Оскара. Он остановился у дверей.
— Постой! Где тот чертенок, что мне дверь открывал? Он напал на меня и чуть не удушил. Подавай его сюда! Я ему покажу!
Вдруг огрызок яблока просвистел в воздухе и сочно шлепнулся в щеку полицейского. Потом градом полетели мотки бечевок, пуговицы, орехи, деревянные ложки — словом, вся дрянь, которую мальчики таскают в карманах. Чья-то рваная туфля плюхнулась в плечо полицейского и оставила на нем свой пыльный след… Это ребята, которых мы пустили даром, стали на мою защиту.
— Тьфу, бездельники! — выругался дядя Оскар, закрыл лицо рукавом и отступил за дверь, таща за собой мэтра. Мальчишки, улюлюкая и свистя, пустились за ним.
— Жозеф! — позвала меня мадемуазель Розали. Паскуале, бледный и огорченный, уже отвязывал канат. — Vite! Vite![3] — говорила мадемуазель Розали и швыряла в корзину канат, занавески, флажки и кубики.
Я взял корзину на плечо. Паскуале — мышиную клетку и обруч. Мадемуазель Розали завернула в платок рюмки, и мы пошли в гостиницу по узким улицам Регенсбурга.
Мадемуазель Розали накрыла стол к ужину, зажгла свечу и села к столу, подперев щеку рукой. Мы с Паскуале дремали у очага. Мэтр Миньяр вернулся в полночь.
— Пришлось-таки заплатить штраф этим канальям! — воскликнул он. — Завтра надо убираться отсюда, а пока давайте ужинать!
За поздним ужином мы все развеселились, вспоминая, как я затыкал рот дяде Оскару и как мальчишки обстреливали его всякой дрянью. Мэтр называл меня «mon brave garçon»[4] и пожимал мне руку за то, что я не пустил полицейского на сцену.
— Ходьба по канату — опасное искусство. Испуг или маленькое, совсем маленькое неверное движение — и канатоходец падает с каната, — говорил он.
— Мэтр Миньяр, — спросил я, — почему нас, артистов, так гоняют отовсюду? Разве мы делаем что-нибудь дурное, когда развлекаем людей?
— Мой мальчик, не забудь, кто нас гоняет, — ответил мэтр Миньяр. — Разве веселые подмастерья не восхищались сегодня искусством мадемуазель Розали? Разве честные ребятишки не стали на твою защиту, Жозеф? Разве баварские ремесленники и крестьяне не любят всей душой остроумного мэтра Вальтера, про которого вы мне рассказывали? У нас — множество друзей. Кто же наши враги? Посчитай, Жозеф.
Мэтр Миньяр загибал пальцы на левой руке и говорил:
— Священники — раз, полицейские — два, сельские сторожа — три, бургомистры — четыре, аристократы — пять. Пять загнутых пальцев образуют кулак. Этот кулак — правительство. Этот кулак нас бьет. За что он нас бьет? За то, что мы — свободные люди. Сегодня — здесь, завтра — там. Мы не копим богатств. Чины нам не нужны. Любовь народа — лучшая нам награда. Мы веселим народ, и народ смеется вместе с нами над великопостной рожей священника, над глупостью полицейского, над чванством аристократа. О, правительству не нравится, когда народ смеется! Кто смеется, тот уже не боится, а правительству нужно, чтобы его боялись. Правительству нужно, чтобы народ безропотно терпел нужду, голод, непосильную работу, пока во дворцах аристократов царят обжорство, роскошь и безделье. Но скоро все будет иначе. Во Франции народ уже теряет терпенье. Простые люди отказываются быть рабами господ дворян. Народ восстанет. Он уничтожит старое правительство. Он устроит новую, счастливую жизнь. Все люди станут свободными гражданами, и нас, артистов, никто не будет притеснять!
Глаза мэтра сверкали, голос его звенел. Мы, затаив дыхание, слушали речи мэтра. Я начал рассказывать ему про священника, который сломал наши ширмы, про приключения в замке Гогенау, про судью, который судил меня за пропажу брошки… Мэтр с интересом слушал меня, попыхивая трубочкой. Он одобрительно кивал головой, вставлял свои замечания. Мы просидели бы за разговорами до утра, если бы хозяин гостиницы не просунул к нам в дверь заспанную голову в ночном колпаке и не проворчал:
— Долго вы будете полуночничать? Добрые христиане все спят, а вы знай себе языки чешете — чертей тешите! — И он исчез.
На нас напал смех. Паскуале чуть не свалился под стол от хохота, я поперхнулся, мадемуазель Розали спрятала голову в подушки. Мэтр Миньяр, смеясь глазами, взял свечу со стола и сказал:
— Ну, пора спать. Поговорим завтра.
Маленькая Розали
Гектор, потряхивая ушами, увозил от нас театр мейстера Вальтера все дальше и дальше по саксонским дорогам. Нам было его не догнать. Я не знал, куда итти, где разыскивать мою сестру. Когда мэтр Миньяр предложил нам работать вместе с ним, мы с радостью согласились.
Мы снова сделали ширмы и показывали Пульчинеллу. Теперь у Пульчинеллы был новый номер. Он приносил хорошенькую коробочку в подарок своей женушке, а оттуда выскакивала белая мышка, за ней другая и третья… еще и еще… Они пробегали по краю ширм и скрывались за ним. Старушка от испуга падала в обморок. Пульчинелла, громко вереща, гонялся с дубинкой за мышами, а мыши непрестанно выскакивали из коробочки, как будто их были сотни (коробочка была без дна, мы снизу подсаживали мышек, снова ловили их и снова подсаживали).
Мы сделали новых марионеток
