взгляд, народ новую партию воспринял не слишком-то тепло, но товарищ Киров, судя по докладам из Петрограда, почти каждый день выступал на заводах и предприятиях, и численность НРПР понемногу росла день за днём, капля за каплей, и Верховный ждал, когда из искры возгорится пламя. Корнилов ещё раз убедился, что не ошибся с выбором. Как говорил товарищ Сталин, кадры решают всё, и эти самые кадры генерал постарался подобрать с умом.
Теперь самыми острыми и животрепещущими оставались ровно два вопроса. Первый и наиболее простой — Рига и немецкое наступление, а второй — Керенский и возможное снятие с должности. И эти два вопроса неразрывно были связаны друг с другом, как инь и ян, и от одного полностью зависело решение другого.
В Петрограде
Невский проспект, прежде пестревший иллюминацией и разнообразием витрин, выглядел теперь убого и плохо, заколоченные окна и груды мусора на тротуарах никогда не прибавляют блеска и роскоши. Александр Фёдорович Керенский, прикрывая глаза полями шляпы, хмуро шагал рядом со своим шурином, полковником Барановским. Сегодня он решил выбраться в город и погулять, но даже прекрасная солнечная погода, нечастая для Петрограда, не могла вернуть ему доброе расположение духа.
Всё будто валилось из рук. Почти любые начинания шли наперекосяк, с одной стороны на него давили товарищи из Петросовета и партии, с другой — министры-кадеты, угрожая выйти из состава правительства, а это моментально рушило идею коалиции, которую так пестовал министр-председатель. Ну и, разумеется, Верховный Главнокомандующий, который бомбардировал правительство своими безумными требованиями, а на Государственном совещании ещё и потребовал для себя личной диктатуры. И голоса, требующие расширить полномочия Верховного, звучали всё чаще и всё громче.
Так что Керенский шагал по Невскому в сторону Знаменской площади, куда глаза глядят, и думал, что делать. Рядом привычной неслышной тенью шёл Барановский, который вдруг кашлянул, пытаясь подавить смешок, и Керенский повернулся, желая узнать, в чём дело.
На стене одного из домов красовался плакат с изображением Керенского. Плакат явно типографский, но приклеенный наспех, непромазанные углы свисали и трепыхались на слабом ветру. Изображён министр-председатель был крайне похабным образом.
В женском платье, на фоне кровати с балдахином, судя по всему, призванной изображать будуар бывшей императрицы, Керенский, лицо которого нарисовали весьма похожим, исполнял неловкий книксен перед английским, французским и американским генералами. Все трое радостно ухмылялись, явно затевая что-то недоброе.
— Чт… Что это за мерзость?! — выдохнул Керенский, багровея от ярости.
— Вы гляньте, что тут написано. Какая пошлость… — пробормотал Барановский.
— Из западного ан… Чего?! Все жрёте вы… — министр-председатель рывком подлетел к плакату и одним движением сорвал его со стены.
Плакат порвался частями, часть его осталась у Керенского в руке, другая, там, где клей схватился, осталась на стене. Как назло, именно та, которая изображала Керенского в женском платье.
Александр Фёдорович на всякий случай надвинул шляпу на глаза ещё сильнее.
— Авторов этих художеств… Нужно найти и наказать! — прорычал он. — По всей строгости революционного закона! Расстрелять! Идёмте отсюда!
Он дёрнул Барановского за рукав, и они оба быстрым шагом пошли прочь.
— За фунты за английские продались вы давно… — задумчиво пробормотал полковник.
— Это явно чей-то заказ! Кто-то желает меня утопить! — шипел Керенский, пряча лицо от чужих взглядов. — Либо большевики, либо Корнилов…
— Генерал Корнилов? — хмыкнул Барановский.
— Да… Но он — тупой сапог, вояка, это не его методы, — размышлял Керенский. — Агитация, да ещё такая похабная, скотская… Пойдёмте-ка в Смольный, Володя.
— Пешком? — спросил Барановский.
— Мы же гуляем, — хмуро ответил Керенский.
Некоторое время они шли молча, избегая главных улиц и любопытных прохожих. В Петрограде Керенского узнавали в лицо, как кинозвезду, и если раньше ему, жадному до славы и внимания, это чертовски импонировало, то теперь начинало раздражать.
В Смольный как раз недавно переехал постоянный исполнительный комитет Петросовета, и Керенский рассчитывал попытаться узнать у кого-нибудь из товарищей. Странно, что ему не донесли раньше о подобной агитации. То ли она появилась совсем недавно, то ли не хотели тревожить, то ли просто игнорировали. А может быть, это вообще заговор всех, и каждый знает и пытается ему, Керенскому, навредить. Министр-председатель изрядно нервничал, с подозрением поглядывая на своего шурина.
Похабный корявый стишок врезался в память, словно выжженный на подкорке, крутился и вертелся на языке, неизменно всплывая снова, стоило только на секунду отвлечься.
Прямо рядом со Смольным на стенах обнаружилось ещё несколько подобных плакатов. Один точно такой же, с будуаром и генералами Антанты, но нашёлся и другой. На другом плакате министр-председатель был изображён с напудренным носом, сидящий за столом, на котором высились горки белого порошка. Керенский сорвал и его тоже, хотя ничего предосудительного в употреблении кокаина не видел. С таким режимом работы порой только он и помогал ему держаться на ногах. Зато третий плакат снова заставил Керенского покраснеть от гнева. На нём Керенский сидел на земле с испуганным видом, а на его лицо падала продолговатая тень. Прямо перед Керенским, вплотную к нему, стоял немецкий генерал, вернее, виднелись только его приспущенные галифе с лампасами и сапоги.
— Словно штык немецкий в жо… — начал читать Барановский, но министр-председатель его перебил.
— Какая мерзкая клевета, — прошипел он. — «В наступленье Керенский пошёл»! Конечно, пошёл, будто у меня был другой выбор!
— Просто скотство, у меня нет других слов, — пробормотал Барановский.
Стайка городских мальчишек громко рассмеялась неподалёку, и Керенский поднял воротник, пытаясь скрыть лицо, хотя ещё недавно так гордился тем, что его узнают на улице. Теперь ему казалось, что смеются над ним, хотя никакого повода так думать мальчишки не давали, а просто играли в орлянку на углу.
— Найдите этих мерзавцев, Володя, я приказываю вам, — глухо произнёс Керенский. — Надо их найти и уничтожить, разгромить типографию, сжечь всё, сорвать все плакаты на улицах. Привлекайте полицию, армию, кого угодно.
— Да-да, будет сделано, Александр Фёдорович, — закивал полковник.
— Ленина, кажется, схватили не так давно? — спросил Керенский.
— Никак нет, Александр Фёдорович, — покачал головой Барановский. — Нескольких большевиков арестовали недавно, но Ленина среди них не было.
— М-да, жаль, — буркнул Керенский. — Ну да и чёрт с ним. Пойдёмте всё-таки в Смольный.
Глава 37
Рига
Немцы подозрительно затихли, раз за разом высылая парламентёров на разных участках фронта вместо того, чтобы поливать русские позиции огнём из всех орудий. Под видом парламентёров в солдатских шинелях шли немецкие офицеры, разведчики, снабжённые шнапсом и колбасой, пытаясь выпытывать у русских рядовых секретные сведения вроде позиций артиллерии и направлений дорог на том или ином участке.
К счастью, теперь русский солдат на братания шёл неохотно, накачанный воинственной пропагандой про лебенсраум, бремя белого человека и немецкие концлагеря для простых солдат, и немцам
