их не нашли, если вдруг будут преследовать. Ирочка смеялась, зажимая рот рукой, а Лешка шептал ей в ухо какая она необыкновенная, не только красивая, но и смелая, совсем не такая, как все девчонки. И снова они целовались. Здесь в парке на траве возле речки всё и случилось. Когда Ирочка поняла, что происходит, Лёшку было уже не остановить.
Единственное, что она могла вспомнить дома утром, это ужасный стыд и виноватые глаза Лёшки.
Но надо было жить дальше. Ирочка запретила себе вспоминать и думать о происшедшем. Благо, Лёшка тоже на глаза больше не показывался. Так всё, наверное, и забылось, если бы у Ирочки не начал расти живот. Поревела она, но что делать с такой проблемой не знала, пришлось все рассказать матери. Та, конечно, отцу. Ирочка на всю жизнь запомнила, как обычно спокойный, даже флегматичный отец орал и гонялся за ней с ремнем по дому. А мама плакала и просила успокоиться, ведь Ирочку в положении лупить нельзя. Это первый и последний раз, когда отец поднял на неё руку. Ирочка тоже плакала и просила маму отвести ее на аборт. Но отец, горестно опустивший было голову, посмотрел на своих баб и твердо сказал: «Будем рожать! Говори, с кем нагуляла».
Свадьбу сыграли как у людей, не стыдно. Ирочка перевелась на заочное отделение, Лёшка закончил училище и молодые уехали далеко на север служить в богом забытой военной части. Через пять месяцев после свадьбы на свет появилась Женя.
Вся история промелькнула перед глазами Ирины Степановны, образцовой матери и жены. Она вспоминала это сейчас, как самую романтичную историю в своей жизни. Конечно, Ирина Степановна рассказала дочери эту историю коротко, без подробностей.
«А я в детстве всё удивлялась, почему вы на всех свадебных фотографиях сидите, как кол проглотили. Смотрите в объектив, как на партсобрании и ни искры радости в глазах», – подумала Женя, а вслух сказала:
– Мам, ведь ты меня возненавидеть могла.
– Ну что ты! Ты мой ребенок, я тебя выносила, выстрадала. Как же мне тебя не любить. Да и отца я не ненавидела. Просто слишком сильные эмоции он у меня вызывал. Я все думала, что его силком на мне женили, навязали меня ему. А если я его полюблю, а он меня нет? Любить было страшно, ненавидеть легче. Пока я в своих чувствах разобралась, пока страсти улеглись, сколько мы крови друг у друга попили. Мы из-за любой мелочи ругались так, что крыша поднималась. Ты еще маленькая была, не помнишь. И вот как-то в очередной раз мы очень сильно поскандалили, из-за чего уж и не вспомнить. Я решила – всё, с меня хватит. Тебя схватила, вещи кое-какие в сумку бросила и ушла, зимой, до станции 5 километров. Дошла, а поезд только утром. Осталась ночевать на станции. Ты схватила воспаление легких, чудом жива осталась. А отец мне ни одного слова упрека не сказал, в больницу каждый день за сорок километров приезжал. А это не то, что сейчас сел и поехал. Это на военном уазике, по снежным заносам. Кушать нам готовил, фрукты покупал, даже цветы носил. И всем вокруг рассказывал, какая я мать необыкновенная, как он виноват передо мной, что довел меня до состояния такого. Никогда мы с ним ту ссору не вспоминали и не обсуждали. А из больницы я вышла и поняла, что дороже вас с отцом никого у меня нет.
– Я так до сих пор живу. Ты сердце слушай, оно точно знает что делать, – повторила Ирина Степановна. – А ошибешься? Так ведь на то и жизнь, чтобы ошибки исправлять и новые совершать.
За закрытой дверью послышался вздох облегчения и тихие удаляющиеся шаги, при этом уходящий двигался на цыпочках, но задники тапочек громко шлёпали по полу.
Ирина Степановна и Женя переглянулись и мама громко, чтобы в коридоре услышали, сказала:
– А разведчик из нашего отца совершенно никакой!
Ночевать Женя осталась у родителей. Утром проснулась и почувствовала себя прекрасно отдохнувшей. Ещё не вставая с постели, она позвонила Егору. Он был чрезвычайно удивлен покладистостью Жени. Она разговаривала так, словно вчера ничего не произошло. Попросила забрать ее от родителей, если он еще не передумал сдавать ей «жилплощадь». Конечно, не передумал. Он, собственно, уже к ней и направлялся, подъехал к дому, но зайти смелости не хватило. Предпочёл ждать Женю в машине.
***
15 ноября 2010 года
День – ночь, день – ночь. «Плохо», «тяжело» сменяет «устала», «хочу спать». Точнее, «хочу спать» – неизменно, незыблемо, это твердыня, вокруг которой строится вся моя жизнь. Не успеваю закрыть глаза, как раздается плач и нужно вставать и успокаивать, кормить, поить, сажать на горшок или давать таблетку. Хуже если ребенок стонет, тогда ты надеешься: может он заснет, можно не вставать? Ты не спишь и не бодрствуешь, каждый стон капает тебе на мозг, на мгновение проваливаешься в сон, новый звук будит тебя, становится невыносимо громким. Начинает болеть голова. Ты встаешь, ищешь таблетки себе и ребенку. Муж, если он дома, ругает обоих. Говорит, что я никчемная мать, почему ребенок все время вякает и ноет, почему я не могу его успокоить? Я отравила мужу жизнь, он не может видеть мою опостылевшую рожу. А я задаю вопрос себе самой – за что? За что мне такая жизнь?
Как быстро наступает утро, не успеваешь закрыть глаза, как мерзкий свет начинает слепить. Как же хочется спать! Усталость, невыносимая, нечеловеческая усталость, болят ноги, руки, даже ногти на пальцах, каждая клеточка тела. Усталость с самого утра.
Почему жизнь так несправедливо устроена. Кто-то нежится в мягкой постели, пьет утренний ароматный кофе, переносит свое тело в комфорт и тепло автомобильного салона, создает видимость бурной деятельности в каком-нибудь никому не нужном офисе, ужинает в ресторане, в отпуск отправляется на золотой песок под пальмы. Такая жизнь должна быть заслужена, несправедливо просто удачно родиться у папы начальника и жить на то, что он наворовал. А ведь хватает на жизнь и детям и внукам. Им почет и уважение. «Ах, это сын Иван Иваныча! Это же интеллигент в восьмом колене. Вот тебе положение в обществе, вот тебе и зарплата, и пальмы с кокосами». А ведь этот наследник ничего собой не представляет, тупое, ограниченное своими физическими потребностями создание. Чем дальше от выдающегося предка, тем сильнее признаки вырождения. Оно путешествует по европейским столицам и запоминает только где и что употребило в пищу. Оно, именно «оно» – среднего рода, путает Рафаэля и
