Книга Курс на юг - Борис Борисович Батыршин

И надо признать: они сумели сделать из этого унизительного события правильные выводы. В течение нескольких лет на плоской верхушке прибрежного холма, на фундаментах недостроенной испанской цитадели были возведены оборонительные сооружения. Они предназначались исключительно для отражения атаки со стороны океана: батареи с тяжелыми орудиями в каменных барбетах, арсенал, бомбовый и пороховой погреба, вырубленные в каменном основании… Бастионов сооружать не стали, ограничившись невысокой каменной оградой, которая замыкалась горжей со стрелковой галереей и площадками для часовых.

Примыкающие к ней с внутренней стороны казармы для гарнизона и прочие служебные постройки образовывали внутренний плац, на который фасадом выходил домик коменданта крепости – небольшое элегантное строение из белого кирпича в испанском колониальном стиле.

Гарнизон фортеции составляли две роты стрелков и команда артиллеристов, обслуживающих три береговые батареи. Кроме того, здесь с начала войны содержались и военнопленные. Под это был целиком отведен один из казематов. Туда по прибытии в Вальпараисо и поместили уцелевших матросов с перуанских торпедер и «Уаскара». Что касается пленных офицеров, то для них в левом крыле каземата были оборудованы довольно комфортабельные помещения. Туда-то и поселили Сережу Казанкова. В перуанском флоте он получил чин сapitán de fragata, примерно соответствующий российскому капитану второго ранга, оказавшись, таким образом, старшим по чину из пленников.

Выглядывая из распахнутого по случаю декабрьской жары окна своей кельи (назвать комнатой узкое сводчатое помещение с неоштукатуренными стенами из серого камня и с низкой дверью, в которую приходилось входить, пригнув голову, не поворачивался язык), Сережа мог вдоволь наслаждаться видом пыльного плаца, посреди которого торчала мачта-флагшток с выцветшим на солнце чилийским флагом, да штыком караульного, расхаживающего вдоль фасада каземата.

Жаловаться на обращение поводов у Сережи не было. Его безотказно снабжали свежими газетами и книгами из гарнизонной библиотеки; еду приносили из офицерской столовой, а напитки, в том числе и крепкие, – из личного погреба коменданта. Прогулки дозволялись во всякое время, правда, только в пределах крепости и в сопровождении пожилого усатого унтер-офицера, вооруженного револьвером.

Во время прогулок Сережа, к своему удивлению, ни разу не встретил своих перуанских товарищей по несчастью; когда же он поинтересовался их судьбой, лейтенант-чилиец разъяснил: пленные офицеры дали слово чести, что не предпримут попыток побега, после чего им было разрешено проживать в городе на съемной квартире. Если оficial ruso[22] захочет последовать их примеру, ему следует обратиться к коменданту крепости. Сделать это можно в ближайшее время: комендант устраивает по случаю близкого Рождества праздничный обед и просит сеньора сapitán de fragata оказать ему честь, присоединившись к этому скромному торжеству.

Ждать Рождества не пришлось. На очередной прогулке Сережа поднялся на крепостной вал, обращенный в сторону океана. Часовой, прохаживавшийся возле орудий с винтовкой, замечания ему не сделал, и пленник стоял, подставив лицо вечернему бризу, пока это уединение не нарушил подошедший адъютант, сообщивший, что дон Гальвес хотел бы побеседовать с сеньором оficial ruso, и если тот не имеет ничего против, то пусть последует за ним.

Комендант принял Сережу весьма любезно. Осведомился, нет ли жалоб и пожеланий, на что тот ответил, что жалоб не имеет, что же касается пожеланий, то хотел бы как можно скорее увидеться со своими подчиненными, также пребывающими в этой крепости, и убедиться, что они содержатся в приличных условиях. Всего их трое, тех, кто уцелел при гибели торпедеры: унтер-офицер Дырьев и еще двое – минер, тоже русский, и перуанец Хуанито, фамилии которого Сережа, как ни старался, так и не смог припомнить. Впрочем, необходимости в этом не было: как сказал комендант, пленных из команды одного судна размещали обычно вместе.

Просьбу о встрече он пообещал удовлетворить, хотя и не сразу; что же касается условий, в которых содержались пленники, комендант заверил, что они ни в чем не нуждаются. Кстати, не соблаговолит ли сеньор сapitán de fragata дать слово, что не будет пытаться бежать, как сделали его перуанские сослуживцы? В этом случае условия пребывания в плену могут быть значительно смягчены…

Сережа вежливо, но твердо отклонил предложение, сославшись на обычаи, не позволяющие русскому офицеру заключать сделки с неприятелем.

– К тому же, – добавил он, желая смягчить впечатление, произведенное отказом, – что бы я стал делать в городе? Ваши обычаи и уклад жизни мне чужды, языком я владею недостаточно. Нет уж, лучше и дальше буду пользоваться вашим гостеприимством, хотя бы и вынужденным…

На этом обмен любезностями закончился. Дон Гальвес повторил приглашение на рождественский ужин:

– Хотя бы в этот святой вечер постараемся не вспоминать о войне и связанных с нею печальных обстоятельствах…

Сережа вежливо согласился. Сам он был не слишком религиозен, но знал, что обитатели Южноамериканского континента относятся к своему католичеству чрезвычайно серьезно.

И… язык мой – враг мой! Дернул же нечистый на прощание задать вопрос:

– Известен ли сеньору коменданту некий лейтенант Родриго Гальвес, состоящий в настоящее время на службе в перуанском флоте?

Лицо собеседника сразу закаменело. К Сережиному удивлению, он не пустился в расспросы, вполне простительные в подобной ситуации, а лишь подтвердил: да, Родриго на самом деле его младший брат, но, к сожалению, они прервали всякие отношения, даже переписку прекратили. Война? Нет, это случилось раньше, тут обстоятельства сугубо семейные, к политике не имеющие отношения, и, с позволения сеньора оficial ruso, он не хотел бы обсуждать этот щекотливый вопрос…

«Вот и использовал шанс… – уныло рассуждал Сережа, шагая в сопровождении усатого стража к своей келье. – Физиономист из меня никудышный, как и знаток человеческих душ. Поди пойми теперь: усугубил я свое положение упоминанием брата коменданта или наоборот?»

Но к чему сейчас гадать? До Рождества считаные дни, а там после нескольких рюмок чего-нибудь покрепче можно будет вернуться к этой щекотливой теме.

Уже на пороге своего узилища он обернулся и заметил мелькнувшую возле дома коменданта женскую фигуру. Скорее даже девичью, легкую, стройную, в богатой шелковой накидке, какая вряд ли по карману жене гарнизонного сержанта или каптенармуса.

– Кто это такая, амиго? – поинтересовался он у сопровождающего. – Что-то раньше я ее здесь не замечал…

– Так это ж сеньорита Ачива, племянница коменданта! – ответил тот. – Она редко выходит, все больше дома сидит или по окрестностям гуляет с дуэньей. Видите, та тощая жердь, вся в черном?

Сережа пригляделся: действительно, за девушкой следовала высокая, сухопарая дама неопределенных лет в черной кружевной мантилье.

– А что за имя такое странное – Ачива?

– На языке племени мапуче Ачива означает «несущая свет», – охотно пояснил усач. – Светлячок, если по-нашему.