Книга Карельский блицкриг - Владимир Панин

Холодно и зябко было старшему лейтенанту Любавину, что вот уже сорок минут пытался поймать попутку, идущую в сторону фронта. В конце декабря мороз уже стал набирать свою природную силу, чтобы к началу января «ударить из всех стволов».

Причина, по которой Василий Алексеевич оказался на обочине тыловой дороги, заключалась в его нежелании лежать на больничной койке, когда он «почти здоров». В ушах уже не звенело, голова почти не кружилась, и Любавин начал активно наседать на докторов, лечивших его.

Несколько дней он доказывал врачам, что не может советский командир сидеть сложа руки и мирно есть кашку, когда его полк воюет с врагом. Делал он это весьма настойчиво, умело проводя политику «кнута и пряника». Убеждал докторов, что у него ничего не болит и он полностью здоров, и одновременно намекая, что в случае отказа самовольно покинет госпиталь. Выбранная Любавиным тактика привела к тому, что через два дня он добился своего.

Мужественно выслушав наставления старенького доктора относительно безрассудного отношения к своему здоровью, он покинул фронтовой госпиталь, намереваясь как можно быстрее попасть в Каменск, где находился пункт формирования. В новеньком командирском полушубке он надеялся, что легко сможет осуществить свой замысел, но не тут-то было. Идущие в сторону фронта машины либо проходили мимо него, либо ехали в другом направлении.

Холод уже начал пробирать Любавина, но увидев на дороге командирскую «эмку», он не стал поднимать руку. Этот вид транспорта был совсем не для его лейтенантских кубарей, однако к удивлению автомобиль не только остановился, но сидевший за рулем шофер требовательно посигналил Любавину, призывая того подойти к машине.

Не столько обрадованный, сколько озабоченный подобным поворотом дела, помня бессмертные строки Грибоедова про печаль и барскую любовь, Любавин осторожно направил свои стопы к автомобилю, но опасения оказались напрасными.

К его удивлению, в «эмке» находился комдив Рокоссовский, с которым судьба так неожиданно свела его во время польского похода.

– А я смотрю, знакомая каланча стоит, голосует за развитие советского автотранспорта, вот и приказал остановиться. Куда путь держим? – улыбнулся удивленному командиру комдив и крепко пожал ему руку.

– В Каменск, из госпиталя, для получения назначения, товарищ комдив, – Любавин полез за документами, но Рокоссовский только махнул рукой. – Садитесь. Я как раз в Каменск еду и тоже за назначением.

Отказываться от столь королевского подарка было верхом глупости, и, осторожно запихнув свои длинные конечности в машину, Любавин сел позади комдива, рядом с адъютантом.

– Из госпиталя, после контузии? – спросил Рокоссовский у попутчика, в голосе которого был слышен интерес, а не простое любопытство.

– Так точно, товарищ комдив. Две недели назад на плацдарме за рекой Быстрой контузило, но не сильно.

– Вижу, что не сильно, – усмехнулся комдив и сразу забросал Любавина вопросами.

– Значит, ты уже финнов в деле видел. Скажи, почему не удалось прорвать их оборонительную линию? Слишком крепка оказалась оборона противника? Сил не хватило, или наши войска оказались слабее их?

– Нет, не слабее! – энергично запротестовал Любавин. – Если бы все наши силы были собраны в единый кулак и вводились в бой не по частям, а единым целым, мы бы их первую линию обороны прорвали с ходу.

– Значит, только одно это помешало?

– Не только это, товарищ комдив, – честно признался Любавин. – Не было у нас опыта по прорыву эшелонированной обороны противника.

– Это понятно, но что было сделано не так с твоей точки зрения как командира взвода? – допытывался Рокоссовский.

– Командира роты, – с гордостью поправил его собеседник, а затем, насупившись, стал излагать свои тезисы: – Разведка была поставлена из рук вон плохо. Когда шли в наступление, ничего не знали. Есть у финнов минные поля или нет? Есть доты и если есть, то где находятся и какой у них сектор огня? Все это выяснялось только по ходу боя, и от того мы несли неоправданные потери.

Любавин замолчал, воочию увидев свой последний бой, но комдив не позволил ему заниматься душевными воспоминаниями.

– С разведкой ясно. Поставлена была из рук вон плохо, поэтому артиллеристы огневые точки не подавили… – наполовину утверждая, наполовину спрашивая, сказал комдив, но Любавин с ним не согласился.

– Да они вообще мало били, эти артиллеристы. Против таких дотов нужно целый день стрелять, а не полтора часа! От их огня только колючую проволоку местами побило, а доты целехонькие остались.

– А танки? Ведь они могли своими пушками подавить пулеметные гнезда противника.

– Могли. Да только слишком далеко оторвались они от пехоты, и пока они по дотам стреляли, многих из них финны бутылками закидали с горючей смесью. Да и не могли их орудия стены дотов пробить. Тут другой калибр был нужен, корпусной, – убежденно сказал Любавин, и комдив не стал с ним спорить.

В разговоре наступила пауза, но ненадолго.

– А что сами финны? Сильнее они нас или нет?

– Любой, кто сидит в бетонном доте и строчит из пулемета, сильнее атакующего противника, – с негодованием бросил Василий. – Нет, их солдаты не сильнее наших. Когда мы их из окопов выбивали, бежали только так. Упрямые – да, не трусы – точно, но не сильнее нас. Если ударить по ним артиллерией как надо, бросить танки с пехотой – побегут как миленькие.