— Как Мартин скажет — так и будет.
— Вы все тут с ума сошли, что ли?
Уже было плевать, кто что подумает: живой человек истекал кровью, а они просто стояли и взвешивали идиотские за и против! Я подошла, положила тяжелую голову раненного лигура на стойку и повернулась к Мартину:
— Спасите его. Что же вы, не люди что ли?
Доброволец усмехнулся, скрестил руки на груди:
— Что это так просишь? Как за родного. Тебе-то до него какое дело? Или заступничка пожалела?
Это было за гранью понимания. Разве тут что-то надо объяснять? Если Доброволец так мстит — это уж слишком жестоко. Я порывисто взяла Мартина за руку, сжала в ладонях. Все замолчали и замерли, наблюдая.
— Прошу, Мартин. Умоляю, спасите его. Он же ваш друг. Будь на его месте любой из вас, я просила бы точно так же. Любая жизнь стоит того, чтобы ее спасти.
Доброволец пристально посмотрел мне в глаза:
— Любая может и стоит. Эта — едва ли. Потом еще спасибо скажешь.
Я потеряла дар речи. Спасибо? За что? Пробормотала:
— Так же нельзя! Он живой. Он один из вас.
— Ммм… Пока живой. Потом не живой. Мертвым от него будет больше пользы, поверь. Или меньше вреда… Он не один из нас, детка. Ты еще не поняла?
Я стиснула грубые пальцы:
— Да какая разница? Пожалуйста. Спасите его.
Мартин долго молча изучал мое лицо, потом повернулся к Нику:
— Залатай его, что ли. Видали, как просит! Мозгов нет, глаза жалостливые. Дура — и есть дура. Сама потом поплачешь.
Я с облегчением вздохнула, не обращая внимания на злые слова.
— А ты, сердобольная, сама за ним ухаживать будешь. Чтобы эту собаку залатать, ветеринар нужен, а не врач. И помощи не проси, если что. Сама. Хоть на что-то сгодишься.
Я с готовностью кивнула. Сама так сама, главное, чтобы Гектора спасли… хотя бы попытались спасти.
Лигура сволокли со стойки раздачи, подхватили на руки и потащили вглубь коридора вслед за неверной поступью Ника. Он был совсем как мертвый. Я не представляла, как этот алкаш сможет зашить рану.
Медблок оказался всего лишь в подвале в двух шагах от столовой. Когда мы спустились на несколько ступеней, я уже почуяла аптечную вонь, которую не переносила с самого детства. Удивлюсь, если там, действительно, чисто. Прошли узким пыльным коридором, миновали мутную стеклянную дверь и вошли в неожиданно светлое помещение. После вездесущей полутьмы белый холодный свет бил по глазам, заставляя невольно зажмуриться. Даже защипало от навернувшихся слез. Ужасный свет и нестерпимый больничный запах. Теперь не удивляюсь, почему Ник постоянно пьян — я бы тоже здесь долго не выдержала.
Ник по-хозяйски зашел на свою территорию, кивнул ребятам на блестевший холодной сталью операционный стол с круглой нависающей многоглазой лампой, напоминающий скорее челночный корабль, чем светильник. Лигура уложили, и Ник велел парням убираться. Те не возражали. Я посмотрела на Гектора и повернулась к дверям — лучше уйти, чтобы не раздражать Ника. Но он окликнул:
— А ты куда собралась?
— Не хочу тебе мешать.
Он открыл навесной ящичек с глянцевой белой дверцей, достал бутылку со спиртом, плеснул в стакан. Зажмурился и выпил одним махом. Скривился так, что я почувствовала омерзительный вкус у себя во рту.
— Иди сюда. Кто, по-твоему, рану шить будет. Я что ли?
Я опешила:
— Ты же врач.
— И что? — он снова плеснул, снова выпил, шумно занюхал рукавом. — Не видишь, дура, что выпимши я? Заколю эту собаку — и дело с концом. Да и руки теперь не верные.
Я попятилась, похолодела:
— Я же не умею.
— Тряпье зашить наверняка можешь. Тут почти то же самое.
Он вытащил кусок какой-то синей резиновой трубки:
— Космы свои подвяжи, тут тебе не бордель. Больница все же.
Я молча послушалась. Собрала волосы в хвост и завязала резиновым жгутом. Руки тряслись так, что я не могла контролировать дрожь, почти не чувствовала пальцев. Как я смогу что-то зашить, тем более, живого человека. Такое и представить невозможно.
Ник подошел к столу, стянул с Гектора куртку, рваную рубашку, оголяя по пояс. Я увидела чудовищную рдеющую рану слева, на темном боку. На белой коже она показалась бы еще ужаснее. Четкая, длинная и глубокая, будто прорезали острым широким раскаленным ножом. Края разошлись, как раскрытый птичий клюв, демонстрируя прижженное мясо. Что там, слева? Кажется, желудок. К горлу подкатывала тошнота — я не смогу даже приблизиться
Ник затянул руки и ноги Гектора ремнями, привязав к столу. Это какой-то кошмарный сон наяву.
— Чего встала? Пошли, ждать нечего.
Он подошел к раковине, вымыл руки сам, заставил меня сделать то же самое. Достал какой-то гелеобразный антисептик, размазал до самых локтей. Я повторяла за ним. Кажется, запах спирта будет преследовать меня весь остаток дней.
— Перчаток нет — не спрашивай.
Я и не думала. Знать не знала, что нужны перчатки. Я сама чувствовала себя пьяной, надышавшись спиртовых паров. Казалось, все это происходит не со мной, я лишь наблюдаю и вот-вот проснусь. Ник достал запаянный контейнер со стерильными инструментами, три шприца.
— Что это? — я кивнула на шприцы.
— Наркоз. Даже я не хочу на живую чистить.
Он ловко обколол рану. Несмотря на выпитое, движения были уверенными, четкими. Он все сможет сам. Опыт многое значит.
Я отстранилась к стене, качая головой:
— Ник, у тебя прекрасно получается. Сделай все сам. Я не смогу.
Он бросил хмурый взгляд и отложил использованные шприцы:
— Давай, идем. Подошла сюда и взяла себя в руки. И чтобы я твоего крысиного писка больше не слышал. Или брошу его здесь.
Бросит. Не сомневаюсь, что бросит. Будь на его месте проклятый де Во, я бы не пошевелила и пальцем. Я судорожно вздохнула и на ватных ногах подошла к столу.
49
Рану надо было почистить — срезать сваренную некрозную ткань. Ник сказал, что иначе края не срастутся, и начнется что-то страшное. Он вручил мне скальпель и пинцет:
— Этим режешь, этим держишь. И не тяни — наркоз не вечный.
Я боялась даже посмотреть. В носу свербили пары спирта и омерзительный запах больницы, я едва не падала в обморок. Умоляюще посмотрела на Ника, но он лишь притопнул ногой:
— Режь, сказал.
Я замотала головой и опустила инструменты в контейнер:
— Я зашью, обещаю. Но резать не смогу.
Ник плюнул на пол, швырнул мне рулон ватного полотна:
