Сердце Деборы екнуло и остановилось. Человек, склонившийся над наковальней, держал большую погребальную маску. Не похожую на выставленные в Национальном археологическом музее. Эту маску она видела на компьютере Ричарда.
— Мой дед, — гордо сказал кузнец. — Вот.
И подал Деборе другую фотографию. На ней в камеру улыбались двое мужчин. Один мускулистый, с густыми усами и веселым лицом, другой с усами потоньше и в профессорских очках без оправы. На обоих были надеты старомодные темные костюмы с необычно маленькими воротничками.
— Снова мой дед, — сказал старик.
— А кто с ним? — спросила Тони.
— А это... — Кузнец постучал по стеклу фотографии, как стучит палочкой дирижер, обращаясь к скрипкам, — Генрих Шлиман.
Глава 46
Дебора поняла это сразу, как увидела фотографию. Она узнала обычную позу Шлимана — то ли скучный ученый, то ли напыщенный шоумен, — и сердце ее упало. Они с Тони заплатили за две вещи хозяевам и за еще несколько из торгового зала, даже не посмотрев заранее, что покупают, лишь бы как-то сгладить свой побег. Дебора почти утратила способность соображать. Ощущение было такое, словно новость о несчастном случае в семье прервана телевизионной рекламой. Надо было срочно выбраться из кузницы, из деревни, из страны. Здесь расследование закончилось.
Фотографии могли значить только одно. Маска и все остальное, за что умер Ричард, — подделки, созданные талантливым греческим ремесленником в конце девятнадцатого века. Тот факт, что Ричард и Маркус — а возможно, и деятели греческого и русского правительств — тоже обманулись, никоим образом не утешал. Все, что она делала, исследуя и раскапывая, рискуя жизнью, рискуя свободой и репутацией в Штатах, — все основывалось на лжи.
Не важно, как маска и другие предметы попали в Америку. Не важно, было ли тело. Не важно, разыскивают ли его пятьдесят лет Советы. Не важно, у кого все это теперь. Все это — мусор, стоящий не больше чем любой сувенир для туристов. Вот за что убили отца Тони, вот за что убили Ричарда. Горькая, несмешная шутка — шутка наихудшего вкуса, которая становилась все гаже с каждым новым появившимся из-за нее трупом. Когда Дебора наконец вышла на выжженную солнцем деревенскую улицу, ее внезапно затошнило.
Тони не надо было спрашивать, что Дебора чувствует или думает. Горькое осознание настигло ее чуть позже, но по слезам унижения, которые она стерла из уголков глаз, было ясно, что чернокожая женщина тоже прекрасно поняла смысл предъявленных фотографий. Мелкое жульничество с участием Шлимана, чтобы собрать деньги для афинского особняка? Впрочем, не важно. Отец Тони умер напрасно. Уж лучше его убили бы из расовой ненависти, подумала Дебора. По крайней мере тогда гнев Тони был бы праведным и возмущение оправданным. А так ее отец оказывался невольной жертвой какого-то глупого случая. Да, все это — не более чем неудачная шутка.
Они оставили продавщице адреса, по которым надлежало отправить покупки, и равнодушно расплатились. В любом случае европейские деньги им теперь не нужны. Они едут домой.
По пути к красному «рено» Дебора пыталась сообразить, что же она купила, и не могла ничего вспомнить.
— Подбросить в Афины? — предложила Тони.
— Мне надо вернуться в гостиницу в Коринфе, — ответила Дебора. — Собрать вещи. Проверить, не звонили ли Маркус или Кельвин. Поеду завтра утром.
Тони кивнула. Достала из сумочки ключи от машины, а потом, словно поддавшись порыву, пожала Деборе руку. Их взгляды снова встретились. Женщины кивнули и улыбнулись друг другу, молча сдерживая невыплаканные слезы.
Тони села в машину и уехала. Дебора не помахала вслед.
Она пошла к автобусной остановке. Раздался гудок автомобиля, и Дебора отскочила к стене дома, чтобы убраться с дороги. Машина снова засигналила. Дебора раздраженно обернулась и увидела, что это такси. Водитель считал, что ей нужна машина.
А что еще здесь делать неотесанной американке?
— Хотите посмотреть старый город?
Не хочет, с нее хватит, — но вдруг появилось ощущение, что теперь она готова проститься с Ричардом. Его, наверное, уже похоронили. Она попрощается с ним в крепости, которая так его околдовала, пусть он и заблуждался.
Дебора открыла заднюю дверцу и, не говоря ни слова, села.
Все, что произошло за последние несколько дней, стерлось сделанным в деревне открытием, казалось далеким и малозначительным. Последнее, завершающее действие, и она может ехать домой.
У нее сохранился купленный утром билет, поэтому она прошла бесплатно. Микены не изменились, только теперь город казался поблекшим, менее величественным — как театр для того, кто побывал в пыльной будничности кулис. Дебора прошла тем же путем через те же Львиные ворота, увидела тот же круг шахтных гробниц, где все началось, и поднялась на Акрополь. Было уже поздно, почти все туристы разъехались по гостиницам или скорее всего разбрелись по ресторанам и сувенирным лавкам.
На самой высокой точке крепости Дебора обернулась и посмотрела вниз, на стены с их циклопической кладкой, могильные круги и гробницы-фолосы, потом на купеческие дома, дорогу и пропыленные чахлые кустики на холмах.
— Я приехала ради тебя, Ричард, — прошептала она. — Приехала, чтобы попытаться помочь. Помочь я, к сожалению, не смогла, но, наверное, я должна была приехать. — Она наклонилась и набрала пригоршню пыли и гравия. — Прощай, Ричард. Ты был хорошим человеком. Плохим историком и куратором, но хорошим человеком, и я очень любила тебя.
И Дебора швырнула пыль и гравий по широкой дуге в пустоту — что-то могло попасть и в сами шахтные гробницы.
Мгновение она постояла молча, потом огляделась. Солнце начинало медленно спускаться за холмы, и последние экскурсоводы выводили своих подопечных из крепости, чтобы быстренько поглядеть на сокровищницу Атрея. Кроме нее, в развалинах оставался лишь один человек — худой парень лет восемнадцати — двадцати. Когда Дебора поднималась на Акрополь, он сидел на ступенях и курил, безучастно поглядев на нее маленькими неприятными глазами. Теперь же, почувствовав ее взгляд, он медленно встал, бледные губы изогнулись в кривой ухмылке. И сидел он не на ступеньке, а на ядовито-зеленом мотоциклетном шлеме.
Глава 47
Дебора застыла. До парня было всего ярдов тридцать — достаточно близко, чтобы она подробнейшим образом разглядела, как он затягивается, а потом, глядя на нее с неприятным весельем, отшвыривает дымящийся окурок. Она все еще стояла, уставившись на него, когда он медленно поднялся на ноги, по-прежнему ухмыляясь и глядя куда-то в сторону, — наглый, посмеивающийся над чем-то, понятным только ему. Худой, жилистый и бледный, как мел, за исключением синеватой щетины на выбритом черепе. Глаза — маленькие и близко посаженные, — казалось, незряче вглядывались в пространство, старательно игнорируя Дебору, но с наслаждением ощущая ее панику. Когда он наконец посмотрел на нее, бледное лицо выразило самоуверенность шоумена перед полным залом зрителей, собравшихся, чтобы стать свидетелями его неизбежного триумфа.
