Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
Я принялась лепетать объяснения: не сообразила, растерялась, на автомате взяла транспарант и попутно надеялась встретить Вулфмана среди демонстрантов.
Айра чуть не задохнулся от негодования.
– Рехнулась? Мне маршировать по кампусу? Благодарю покорно. У меня пересмотр дела через два года. Как-то не тянет получить новый срок.
– Запомни, Мэри-Эллен, наша единственная цель – выжить.
– Я ни о чем не жалею. Митингующие очень славные ребята. Мне они понравились. Смелые и говорят правильные вещи – про накапливание ядерной мощи, холодную войну, трагический опыт Хиросимы.
– Сколько можно повторять: ядерного холокоста не будет! Уясни наконец и забудь эту хрень! Слышишь? Забудь! – рявкнул Вулфман и отсоединился.
Одинокая
(Часть I)
«Айра, прости! Не покидай меня. Я очень тебя люблю. Не представляю жизни здесь без тебя».
Выводила я синей шариковой ручкой в тетради. Тон умоляющий, жалкий. Слова хлещут, будто кровь из рассеченного запястья.
«Дорогой Айра, я действительно вела себя безрассудно и сейчас искренне раскаиваюсь.
Прости, я поступила очень глупо. Следовало хорошенько подумать о последствиях… Догадаться, что последствия непременно будут».
(Постепенно в сердце закралась тревога: а какие именно последствия? Какая расплата ожидает Мэри-Эллен Энрайт если не сейчас, то в будущем?)
«Ты не можешь лишить меня своей дружбы из-за такого пустяка. Обещаю впредь тебя не разочаровывать.
Пожалуйста, не наказывай меня! Я и без того достаточно наказана…
Хотя, по сути, я не сделала ничего дурного, – всего лишь как порядочный человек проявила сочувствие к демонстрантам, – надеюсь, ты меня простишь».
Кропала я в дни после марша, пытаясь сочинить письмо – настоящее письмо, адресованное А. Вулфману, Миртл-стрит, 433, Вайнскотия-Фолз.
Несмотря на все старания, получался банальный детский лепет. Прочтя такое, Вулфман рассвирепеет. Поднимет меня на смех.
Неужели я лишилась единственного друга? В результате продолжала жить как сомнамбула – посещала занятия, готовила курсовые, сдавала экзамены, трудилась по пятнадцать часов в музее естественной истории. И даже самой задушевной подруге не призналась бы, как сильно меня ранили жестокие слова Вулфмана.
Однажды мисс Стедман пригласила меня на ужин: решила познакомить с другой нелюдимой сокурсницей. На вопрос хозяйки, что мы думаем по поводу акции протеста, моя новая знакомая разразилась целой речью («Мой папа – ветеран корейской войны, коммунистов знает вдоль и поперек»), а Мэри-Эллен Энрайт вежливо отмалчивалась.
Томимая одиночеством, я зачастила с соседками в столовую. С тех пор как Бетси таинственным образом испарилась, к нам подселили девочку по имени Миллисент. В начале учебного года она занимала отдельную комнату в Экради, однако сидеть одной в четырех стенах радости мало. Поэтому мисс Стедман позволила ей перебраться к нам. Но даже в коллективе Милли оставалась одинокой. Угрюмая, ранимая, заурядная девочка с невыразительным лицом, стипендиатка, выросшая на молочной ферме в Висконсине. Она рассчитывала получить степень в области сельского хозяйства, однако к концу семестра ее табель пестрел тройками, которые сильно сокращали шансы на стипендию.
Почти каждый день Милли проводила за столом, уставившись пустым взглядом в учебник. Иногда, скрючившись, сидела на краешке кровати и явно силилась сдержать слезы.
Миллисент посещала курс «Психологии 102», но жаловалась, что тот слишком трудный и скучный. В преподаватели ей достался доктор Вулфман.
– Он меня ненавидит. Всегда смотрит мимо. И занижает оценки. Злобная ехидна. – Не дождавшись моего ответа, прошипела: – Болтают, будто он еврей. Из Нью-Йорка.
Я ограничилась невнятным сочувственным «гм».
Тогда Милли добавила со злобным смешком:
– Папа называет его Жид-Йорк.
Больше я не заговаривала с ней о Вулфмане – не хотела выдавать свой интерес и поощрять наше дальнейшее общение.
Да, жестоко. Да, стыдно. Ведь я единственная могла открыть нашей угрюмой соседке горькую истину, усвоенную в Вайнскотии/Зоне 9: даже если все против тебя, надо продолжать жить. Потихоньку. Вдох за вдохом. Но жить.
Одинокая
(Часть II)
Обратно в киноклуб. Отнюдь не в надежде встретить Вулфмана. Просто от одиночества неумолимо тянуло сменить обстановку.
Крутили «Окно во двор» – классический фильм Альфреда Хичкока. Несмотря на заявленный жанр триллера, челюсти у меня сводило от скуки. Актеры откровенно лицедействовали. Сюжет не имел ничего общего с реальностью. Натуральная блондинка Грейс Келли ослепляла красотой и была не такой искусственной, как героини вестерна с Джоном Уэйном. Джеймс Стюарт подкупал обаянием и искренностью, однако события на экране все равно напоминали фарс: две голливудские звезды попадают в совершенно неправдоподобные ситуации, сопровождаемые драматичной закадровой музыкой. Едва заслышав заунывный мотив, я вздрагивала и прикрывала уши. На середине фильма я вскочила и бросилась прочь. Голова раскалывалась от боли. Внезапно я ощутила себя полным изгоем.
Интересно, чем других так увлекла картина! Согласна, творение Хичкока на порядок лучше вестерна, без лубочных, «вырви глаз» пейзажей, зато в остальном сущий кошмар: чересчур затянутый, шаблонный хронометраж, предсказуемые диалоги – все реплики угадывались заранее, поэтому вдвойне утомительно ждать, когда герои соизволят их произнести. В мерцании проектора я в недоумении наблюдала за зрителями, взирающими на происходящее с детским восторгом, и попутно чувствовала себя в западне. Подобное случалось во время каждой робкой попытки посмотреть телевизор вместе с соседками по Экради-Коттедж. В отличие от других девочек, я не садилась на диван, а устраивалась подальше у стены. Я тщетно надеялась проникнуться выхолощенными юмористическими зарисовками или мелодраматическими сценами.
Вулфман емко назвал это состояние «феноменом оскорбленного ума». Тем не менее вестерн с Джоном Уэйном пришелся ему по вкусу, а от картины Хичкока с ее грамотной режиссурой Айра и вовсе пришел в восторг.
От таких озарений бросало в дрожь. Нельзя обманываться. Невозможно отринуть сомнения. Все мы пленники собственного сознания.
В конце недели я отправилась в университетскую часовню на вечер поэзии в честь семидесятилетия и выхода сборника избранных стихов знаменитого уроженца Вайнскотии Хирама Броди. Поначалу вирши в исполнении автора произвели самое благоприятное впечатление: как ни крути, поэзия – искусство более тонкое, нежели голливудские фильмы, а музыкальный слог Броди отчетливо напоминал Роберта Фроста, чьи произведения мы изучали на занятиях по американской литературе. Кроме того, в творчестве местной знаменитости прослеживалось влияние другого классика, Арчибальда Маклиша. Х. Р. Броди блистал перед огромной аудиторией, основную массу стихотворений цитировал наизусть, изредка заглядывая в листок. Для своих лет выглядел он просто потрясающе – моложавый, с шелковистой седой шевелюрой и белоснежной ухоженной бородой. Держался скромно, непритязательно и с юмором. Его опусы публика встречала бурными овациями. Я тоже аплодировала вместе со всеми, однако минут через пятнадцать возникло ощущение, будто слушаю один и тот же стих – знакомые сельские мотивы, самодовольно-настырная подача, избитые рифмы. Словно музыкальная шкатулка, чья мелодия идет по кругу.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 61
