С полной уверенностью я могу утверждать, что научился управлять всеми живыми существами города.
Это оказалось куда проще, чем я ожидал.
Они очень примитивны, эти люди.
И те самые эмоции, секрет которых я разгадать не мог, оказались просто неким подобием инстинктов, которые тормозят и отравляют человеческую жизнь.
Это всего лишь набор определенных химических реакций, разгадать которые не стоило никакого труда.
Особенно для того, кто уже познал природу человека.
Для меня.
Я могу управлять страхом. Ненавистью. Яростью. Отчаянием.
Я могу даже дать человеку радость.
Восторг.
Но это не нужно человеку.
Когда я познаю человека до конца, я изменю всю материю.
Я создам свою Вселенную.
— Ладно, — сказала Лариса Николаевна, тяжело поднимаясь со ступенек крыльца. Роман услышал, как хрустнули ее суставы, и, наверное, впервые подумал, что у учительницы химии сил гораздо меньше, чем хотелось бы. — Мне нужно возвращаться в школу, а ты домой иди.
Она посмотрела на Волкогонова своим знаменитым «педагогическим» взглядом и плотно сжала губы, превратившись в ту самую «химичку», которую недолюбливали все ученики четвертой пензенской школы. Роман тоже поднялся на ноги, и стало отчетливо видно, что он почти на голову выше Ларисы Николаевны.
— Никуда я не пойду, — спокойно возразил он. — Без меня вы тут загнетесь через пять секунд…
— Волкогонов! Ты забываешь, с кем говоришь!
— Ой, да помню я. Не начинайте. Неужели так сложно согласиться с тем, что помощь вам не помешает? Или все дело в том, что я ученик?
Грехова ошарашенно смотрела на парня, и видно было, как она лихорадочно подыскивает слова для ответа. Женщине было страшно, но инстинкт учителя, судя по всему, укоренился уже гораздо глубже, чем любой страх:
— Конечно, в том, что ты ученик. Роман, я очень тебе благодарна, но я несу ответственность за каждого…
Волкогонов не стал дослушивать эту пургу до конца.
— Да перестаньте уже! — гаркнул он. — Неужели вы не видите, что происходит? Да завтра уже всем будет плевать, кто там ученик, а кто учитель. Мы все умрем! Все!
Между ними на несколько бесконечно долгих секунд повисла тяжелая тишина. Лариса Николаевна с ужасом глядела в поблескивающие в поздних сумерках глаза старшеклассника. В них читались такие решимость и упрямство, что было понятно: она для него больше не авторитет.
«Как же быстро они растут», — промелькнуло в голове преподавательницы, и Грехова ощутила настоящий ужас от того, что эти подросшие дети, доверенные и доверяющие ей, завтра могут оказаться безвольными куклами на нитках чудовища, которое она сама же и выпустила… Но еще больше Ларису Николаевну испугало осознание собственного бессилия: одной ей не справиться. Как бы она ни хорохорилась, у нее одной просто нет шансов… а значит, и у детей. Для гордости и ложного «педагогизма» времени не было.
Женщина прикусила губу и кивнула.
— Ты прав, Роман. Пойдем вместе.
Волкогонов стал деловито шарить у себя по карманам.
Учительница химии следила за его резкими напряженными движениями, и осознание того, что человек перед ней уже не подросток, становилось все более отчетливым.
— Вот, думаю, надо держаться за нее, — прервал размышления Греховой Роман, протягивая иридиевую плату. — И фотографию тоже не выпускайте.
Лариса Николаевна кивала, не вполне понимая, что Роман говорит, но сомнений у нее больше не было. Может быть, все эти годы она слишком сильно недооценивала своих учеников. Может быть, стоило доверять им немного больше. Однако прошлого не воротишь. А сейчас есть шанс начать новую главу… и хотя бы частично искупить свою чудовищную вину за одержимость апейроном.
Войдя в школу, они сразу же ощутили накатывающие волны чужой воли. Чувство, что склизкие щупальца проникают тебе в голову, было хорошо знакомо обоим, но сейчас казалось, что они буквально атакуют каждый миллиметр черепа.
Голова начала раскалываться, а перед глазами поплыли красные круги. Однако, не сговариваясь и даже не взглянув друг на друга, Лариса Николаевна и Роман продолжали продвигаться в сторону кабинета химии — откуда все началось. Не вполне отдавая себе отчет в том, что собираются там обнаружить или сделать, защитники целеустремленно пересекали коридоры и лестничные пролеты. Они молчали — на разговоры просто не было сил, их все приходилось пускать на борьбу с ментальной атакой протовещества и на то, чтобы заставлять ноги перемещаться.
Роману казалось, что они идут сквозь густую патоку. Мышцы болели, и в глубине души росло опасение (хотя парень ни за что не признался бы в этом даже самому себе), что ему просто не хватит сил, если все и дальше будет продолжаться именно так.
