Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
Итак, к главному.
В тот день мы с Борисом возвращались из школы. Незадолго до этого отец приставил к нам двух охранников, объяснив, что это необходимо. Я бунтовала, конечно, кричала, что сама справлюсь с любой опасностью, твердила, что не зря же занимаюсь борьбой и учусь стрелять. А Боренька… Он воспринял это нововведение спокойно, надо, значит, надо.
Все было выстроено по стандартной схеме. Какая-то ржавая девятка раскорячилась на дороге и перегородила подъезд к школе, охранникам пришлось оставить машину во дворах. Мы с Борей шли и обсуждали фильм, который хотели посмотреть вечером. Наши доблестные стражи держались по бокам. Стояло начало ноября, я отчетливо запомнила, что воздух был хрусткий и ломкий, как первый тонкий ледок, стягивающий поверхность лужи. Вдруг сбоку что-то грохнуло, взорвалось, задымило. Мы закашлялись, в глазах защипало, в черном зловонном облаке ничего не было видно. Тут защелкали выстрелы. Наш охранник Макс рухнул на землю, второй, Серега, тут же куда-то исчез – потом, конечно, выяснилось, что он изначально был подослан отцу конкурентом… Откуда-то выскочили парни, те, что тогда назывались «братки» – бритоголовые, в трениках и кожаных куртках. Знаешь, я, наверное, смогла бы от них отбиться, удрать, хотя бы попытаться… Но Борю сразу запихнули в машину, и я… Я не могла бросить его одного, такой опции просто не было. Мы всегда были вместе, две половинки одного целого, должны были остаться вместе и сейчас. Я перестала упираться и позволила затолкать себя на заднее сиденье черного джипа.
Нас отвезли в какое-то заброшенное здание, отвели в подвал. Очевидно, раньше там помещался районный спортивный зал или качалка. Потому что в углу еще крепилась шведская стенка, а под ней кучей были свалены маты. Я запомнила запах – отвратительный, тошнотворный запах сырого нежилого помещения, мышей, плесени, каких-то лежалых тряпок… Здесь нам с Борей предстояло провести трое суток…
Я не могу последовательно рассказать тебе, что происходило в эти дни, потому что много лет потратила на то, чтобы стереть их из своей памяти. Может быть, если бы ты взялся воздействовать на меня гипнозом, или какие там есть у вас, мозгоправов, современные методы… Впрочем, мне, не верящей во все эти модные практики самопознания, это кажется ненужным. Основное я помню – и, наверное, не забуду уже никогда.
Помню, как в первый день нас заставили наговорить на камеру обращение к отцу, где мы просили его поскорее выполнить условия похитителей, потому что нам очень страшно и плохо. Помню, как на второй день нашего заточения, очевидно, решив, что одной видеозаписи в качестве мотиватора будет недостаточно, бандиты ворвались к нам и выволокли Бориса из подвала. Как я кидалась на них, готова была рвать их ногтями, зубами. Как меня отбросили в угол, я изо всех сил стукнулась затылком о стену и сползла на пол. Я не потеряла сознания, нет. Но момент был упущен. Борю утащили, и я, рванувшись вперед, всем телом ударилась о захлопнувшуюся за ним дверь. Вернулся он где-то через полчаса, и все это время я, не позволяя себе впасть в отчаяние и завыть, как потерявшаяся собачонка, обследовала дверь, проверяя, не смогу ли как-нибудь открыть ее. Потом в коридоре раздались шаги и – к моему ужасу! – глухие стоны. А через минуту в подвал снова втолкнули моего брата. Он был бледен до какого-то жуткого зеленоватого оттенка. И я сначала не поняла, что с ним произошло. Бросилась к нему, попыталась прижать к себе, он же вдруг дернулся с криком. И только тут я заметила, что левой рукой он бережно придерживал правую, замотанную в грязную, пропитанную кровью тряпку.
Они отрезали ему палец. Мизинец. Отрубили топором или ножом. Чтобы послать отцу, сделать его сговорчивее.
– Боря, Боренька, – шептала я, помогая ему улечься на маты и стараясь не задеть искалеченную руку. – Боренька, ты только держись. Мы обязательно выберемся отсюда. Я тебе обещаю.
– Сонечка, – бормотал он, и его прекрасные аквамариновые глаза были подернуты белесой пленкой, как у умирающего птенца. – Ты только не говори маме… Маме не надо… Ты… ты осторожнее, ладно? Не отпускай волка, не отпускай…
Он бредил, мой несчастный брат. Лицо его было серовато-бледным, как последний островок снега уходящей зимы. А щеки горели. Аквамариновые глаза же смотрели как будто сквозь бетонные стены. Наверное, от болевого шока он впал в беспамятство. Я держала его голову на коленях, гладила мокрый от пота лоб, он же бормотал что-то бессвязное, звал маму. И я понимала, что отдала бы последнюю каплю собственной крови, лишь бы ему стало легче, лишь бы мне удалось вытащить его отсюда.
За следующие часы я успела обшарить весь подвал, простучать стенки, прощупать раму единственного крохотного окошка, располагавшегося под потолком, и убедиться, что даже если мне удастся каким-то образом снять решетку и выдавить стекло, протиснуться через узкую щель мы все равно не сможем. Я боялась, что у Бори уже началось заражение крови, что каждая минута промедления может быть смертельно опасна. Но выхода не было, я ничем не могла помочь своему брату, и это убивало меня. Ведь я была сильнее, хитрее, и на меня бандиты обращали меньше внимания, полагая, что сын и наследник для Савинова более ценный экземпляр, чем дочь. А я оставалась совершенно бесполезной, я не могла придумать, как мне действовать. Меня одолевала тупая холодная злоба – на себя, за собственную никчемность, на родителей – за то, что они до сих пор не вытащили нас отсюда. Я думала, что на месте отца отдала бы любой завод – или что там они не поделили с конкурентом, любые деньги и активы, лишь бы Боре ничего больше не угрожало.
А потом… Я уснула, понимаешь? Вырубилась после почти трех суток без сна. Я до сих пор не понимаю, как это произошло, потому что я просто не могла такого себе позволить. Но я уснула… И это то, чего я не прощу себе никогда.
Когда я пришла в себя, Бориса в подвале не было. Я не знала, где он, понимала только, что его, конечно же, не освободили, должно быть, снова поволокли наверх, чтобы учинить над моим братом, над второй половиной моей души, какую-то экзекуцию. Мое хваленое благоразумие отказало мне, я орала и выла, кидалась на стенки подвала с единственной мыслью – я предала его, предала моего Бореньку, я уснула, а его утащили, увели мучиться. Отчего-то я знала, что больше никогда его не увижу.
Звуки в подвал доносились плохо, и я не сразу поняла, что там, наверху, началась стрельба. А потом дверь с грохотом распахнулась, почти слетела с петель, и в помещение ворвались люди. Я забилась в угол в панике, не зная, кто они, враги или друзья. Ко мне приближались осторожно, как к раненому опасному животному, увещевали:
– Все хорошо, девочка, не волнуйся. Мы пришли тебя спасти.
Я не верила им. Я, наверное, тогда и превратилась окончательно в волка, который теперь скалится с моего плеча. Но меня все же вытащили из моего угла – осторожно, мягко, не делая резких движений, и повели… И когда мы проходили через первый этаж – логово, в котором сидели эти три дня наши похитители, я увидела его. Моего брата, моего Бореньку, моего ангела-хранителя, лучшую часть меня… Его еще не успели накрыть, и он лежал на заплеванном бетонном полу, весь какой-то вывернутый, изломанный, и кончики его слипшихся от крови светлых волос касались цемента. Глаза были открыты, и аквамариновый взгляд тускнел, стекленея. Я закричала. Хотела кинуться к нему, растормошить, поднять. Ему нельзя было лежать вот так, на холодном, он мог заболеть, подхватить пневмонию… Но мне не дали. Сказали:
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
