Когда она провожает меня, я замечаю, что у них в шкафу, стоящем в фойе, — да, у них есть фойе, и оно больше, чем моя спальня, — полным-полно всяких меховых вещей… шиншиллы, соболя, лисы. Я готов залезть внутрь и лечь спать на полу, позволяя им щекотать мое лицо.
Мы заходим в угол, и Айви спрашивает меня:
— Ну?
— Я все ждал, когда же он задушит меня.
— Нет, сегодня он просто познакомился с тобой и примерился. Он убьет тебя в следующий раз.
— А что, должен быть следующий раз?
Я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее на ночь, и она кладет голову мне на грудь. Мы стоим обнявшись и смотрим на поток машин, бегущих по Парк-авеню в обе стороны, на пар, поднимающийся из канализационных люков, на роскошные дома с портье в генеральской униформе.
«Каково же мое предназначение в этом мире, черт возьми», — думаю я.
В автобусе до меня доходит, кого же напоминала весь вечер Кэрол Купер. Мою мать! Нет, не мою родную мамашу. Она — копия матери, которую я выдумал: той эксцентричной сумасшедшей, проживающей в Палм-Бич, разъезжающей на каре для гольфа марки «Мерседес» и завещавшей все наследство своим собакам.
По какой-то причине автобус в ту ночь раньше уходит с маршрута, и мне приходится выйти в районе Тридцать четвертой улицы. Для января стоит не такая уж и холодная погода, и я решаю прогуляться до дома пешком.
Когда я прохожу мимо дома Марджори, в моей памяти тотчас оживают картинки того, что происходило в ее квартире, с безумными криками, прыжками, рычанием и стонами. Если Голда Меир и джазовый пианист Телониус Монк удостоились того, что их именами названы улицы, если писательница Уилла Кэзер и У. X. Оден заслужили памятные доски на домах, в которых они когда-то проживали, то на доме Марджори непременно должна быть повешена бронзовая пластинка с выгравированными словами:
МАРДЖОРИ МИЛЛЕТ,
помощник арт-директора
журнала «Ит» и
непревзойденная актриса в постели
жила и занималась сексом здесь
Между прочим, у нее в гостиной горит свет.
Шальные мысли вихрем проносятся у меня в голове: сейчас позвоню ей, напрошусь в гости, она откроет дверь, я бухнусь перед ней на колени, она свирепо запустит руки в мою шевелюру и…
Несмотря на то что я вряд ли решусь на подобное — хотя на самом деле мне очень этого хочется, — я начинаю шарить по карманам в поисках четвертака.
И тут я вижу, как Марк Ларкин в десяти метрах от меня переходит проспект с западной стороны на восточную.
На нем обычная, не рабочая, одежда: мешковатые и очень короткие хлопчатобумажные брюки, пиджак «Трипли Фэт Гуз», куртка и кепка «Ред Сокс».
Онемев, я замираю на месте, и четвертьдолларовая монетка пляшет на кончиках моих пальцев. Я начиню задыхаться от выхлопных газов, хотя движение в этот час несильное.
Марк Ларкин входит в подъезд Марджори, так и не заметив меня.
От потрясения из моей груди вырывается то ли писк, то ли стон, то ли хныканье, то ли вопль. Сколько себя помню, это был самый грустный, самый жалостливый, самый одинокий и безрадостный звук, какой я когда-либо издавал.
(Не может быть, чтобы она звала его «Парнем», «Красавчиком», «Пройдохой» или «Ковбоем», потому что он не подходит ни под одно из этих прозвищ. Но, опять же, подходил ли я?)
Да, у меня, определенно, член вместо головы: я не должен был даже помышлять о том, чтобы броситься на колени на пороге ее дома и прижаться к ней лицом. Да, я недалекий человек: с какой стати я решил, что громкие хлопки от соприкосновения ее бедер с моими ушами должны быть самым ярким впечатлением моей жизни?
В ту ночь я вернулся домой и плакал, уткнувшись лицом в подушку.
9
Накануне вечеринки разгулялась суровая февральская снежная буря со снежными молочными завихрениями на темно-сером небе, напоминающими разводы на классной доске. «Версаль» всегда проводит в «Пернети», маленьком французском ресторане на первом этаже, с большим танцзалом на втором, расположенном на безымянной боковой улочке в районе Флауэр.
Я побывал в «Крукшэнкс» и прилично потратился на новые костюм и рубашку, зная, что другие приглашенные растрясут кошельки гораздо больше. Есть ли какая-нибудь другая компания, в которой одежде уделяют больше внимания, чем в «Версаль паблишинг инкорпорейтид»? Вряд ли, так как сотрудникам «Версаля» полагается всегда быть отменно одетыми, раз уж мы являемся мировыми Официальными Торговцами Вкусом. Это равносильно тому, как редакторы «Уайн Спектатор» пьют только хорошие вина.
Собравшись подняться по широкой лестнице в танцзал, я замечаю нарядную и красиво причесанную Лиз Чэннинг, одиноко сидящую на первой ступеньке и воюющую со своим черным сапожком. Она колотит каблуком в стену, ругая сапожок грязным сукиным сыном, яростно жует жевательную резинку (ее способ бросить курить) и надувает пузыри.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— Черт бы его побрал! — раздраженно говорит она. — Зак, ты не захочешь подняться туда наверх, поверь мне.
— Почему же? — Я беру у нее сапог и осматриваю его.
— Там обычный ритуал… все в черном, воняют парфюмом и ведут себя так, словно они пупы вселенной… Ему конец, — добавляет она, забирая у меня сапог.
Я спрашиваю ее, не собирается ли она вернуться наверх.
— Да, конечно, босиком! — отвечает она.
Я оставляю ее на лестнице ругаться на чем свет стоит и колотить сапогом об стену.
Тусовка накатывает на меня огромной волной, медленно бурлящей и обволакивающей. Помещение забито людьми до предела (даже смешно, что Марджори не велела мне приводить никого с собой и даже не сообщать о вечеринке — здесь полно посторонних, которые даже понятия не имеют, по какому поводу гулянка), и места так мало, что трудно повернуться. Внутри темно, только на стенах тут и там мигают голубые и красные лампочки. Музыка, под какую обычно модели разгуливают по подиуму на показах мод, звучит отовсюду, но как-то тихо и, хотя пол подрагивает от множества ног, все же вяло и скучно.
Когда я продираюсь сквозь толпу, какой-то неприятного вида редактор «Эпил» или «Зест» поздравляет меня с повышением, перепутав мою несчастливую планиду с фортуной Марка Ларкина, но я благодарю его и двигаюсь дальше. Мне хорошо известно, что сотрудники «Версаля», которые обычно на работе не утруждают себя даже тем, чтобы сказать «привет» или «как поживаешь?», здесь к этому добавляют еще и полуулыбки, четвертькивки, хотя это и выглядит все равно как если бы Скрудж настаивал на том, чтобы семейка Крэтчит осталась на ужин с рождественским гусем.
Я беру стакан с выпивкой и осматриваюсь в надежде увидеть Вилли, чтобы было хоть с кем поговорить… мы в паре способны «опустить» весь этот праздник. Но я ведь не пригласил его. Хотя он, конечно, слышал про вечеринку, но просто не пришел. И в этом я завидую ему.
