Книга Скиф - Валерий Красников

Наступил тот час, когда зной уже спадает, но до заката солнца еще далеко. Истекло время сиесты, и без всякого сигнала, скорее по привычке, обитатели усадьбы Феокла приступили к исполнению своих обязанностей.

Зашелестели ткани, застучали сандалии, и глухо затопали по земле босые ноги. Две эллинки, вооружившись гранитными терочниками, расположились неподалеку от нас у лежащего на ссохшейся телячьей шкуре плоского камня и принялись перетирать на нем зерно.

Знакомый раб в специально отведенном месте, обложенном морскими валунами, разжег огонь. Вскоре к костру подошел толстяк в хитоне с модной вышивкой по кайме – критская волна, и стал размешивать угли, поднимая кучу искр. Наверное, он был богат. Такой хитон мог позволить носить весьма обеспеченный человек. Когда два молодых раба притащили к костру надетого на вертел поросенка, толстяк принялся обжаривать на открытом огне тушку, добиваясь появления равномерной корочки. И это удивило меня: обычный повар или, скорее – необычный.

Те же помощники вскоре принесли большой, литров на двадцать, бронзовый котел с водой и установили его над огнем между камней.

Я все еще находился в состоянии полудремы. Удалось поспать час или полтора. Этого времени, очевидно, не хватило, чтобы восстановить силы и избавиться от скверного настроения. Все мы улеглись отдыхать прямо на земле за главным домом в саду среди гранатовых и миндальных деревьев. Тогда никого не было видно ни у кухонь, ни у кладовых. Сейчас со двора главного дома доносился гул голосов, и я, превозмогая ломоту в уставшем теле, поднялся на ноги и направился к толстяку.

– Хайре, – поздоровался я с поваром.

– Трудись и преуспевай, – ответил он и высыпал из мешка в закипающую воду ярко-желтые семена чечевицы. Размешал деревянной палкой и оценивающим взглядом прошелся по моей фигуре.

Толстяк производил впечатление счастливого, довольного своей жизнью человека. Его круглое лицо осветилось теплой улыбкой, он радушно распростер руки:

– Добро пожаловать, скиф! Ты не голоден?

– Очень! – признался я и, пока этот повар проявляет дружелюбие, поспешил спросить: – Скажи, как мне поговорить с твоим господином?

В его карих глазах плясали смешинки, но в голосе толстяка, приятном баритоне, звучала не то грусть, не то ирония:

– Хозяина у меня два. Один перед тобой, а второй, тот, который часто превращает нашу жизнь в кошмар, отдыхает.

Я догадался, что этот грек пытается произвести на меня впечатление. Аристид не раз напоминал, что эллины считают молчание дурным тоном, а умеренное общение, приправленное философией, приветствуют. Нежелание участвовать в таких дискуссиях обычно принимают за свидетельство дурного воспитания. Ничего остроумного мне в голову не приходило, а упрочить образ невежественного скифа не хотелось.

– Оставайся всегда довольным обоими! – ответил ему, полагая, что такое пожелание вполне соответствует сказанному толстяком, и уже собрался вернуться к воинам, как услышал вопрос:

– По какому делу ты и твои друзья тут?

В моей прошлой жизни бытовала армейская поговорка – хорошо быть подальше от начальства и поближе к кухне! Помня эту проверенную истину, я решил удовлетворить любопытство повара.

– Не знаю, как тебя зовут, уважаемый… Я – Фароат. Вел полторы сотни всадниковпаралатов на защиту славного полиса Феодосия. Увы, нас предал роксолан Гнур, и армия сколотов несколько часов назад была уничтожена. Нам удалось спастись, найти тут убежище. А твой хозяин – Феокл, как мне сказали, собирает ополчение…

В глазах толстяка будто бы промелькнула тревога, но тут же исчезла, не оставив и следа. Он призывно махнул рукой, и юноши-рабы подбежали, словно ожидали сигнала. Я не видел, где и чем они занимались до этого. Вручив одному из них вертел, другому палку-мешалку, толстяк наконец-то назвал себя:

– А я, скиф, и есть тот самый Феокл! Буди своих людей, съездим к стене, а потом, по нашим обычаям, о которых понятие ты имеешь, помоемся и отобедаем.

Он не стал дожидаться моей реакции. Степенно пошел к дому, покачиваясь при ходьбе, как моряк. Должно быть, он и был им когда-то.

Я растолкал спящих воинов, и спустя минут пятнадцать мы уже ехали по узким улочкам Феодосии. Каков наездник Феокл, мне судить так и не довелось: наши кони шли не спеша, а после я ни разу не видел его верхом, но восседал он на гнедом рослом сарматском жеребце уверенно.

Показалось залитое теплым солнечным светом море, мы спустились с холма, и Феокл сказал мне оставаться тут у дороги, а сам поднялся к стене, где его уже встречали какие-то военные.

Мы спешились и улеглись на теплую, почти голую землю, поросшую тонкой и иссушенной травой. Я смотрел вдаль, где бездонное небо окунается в такую же голубую воду, и переживал в душе что-то светлое, восторженное. Я был близок к чудесному озарению, когда все происходящее со мной уже становилось неважным. Был близок, пока не услышал скрипящий голос Авасия:

– Пазака, мы теперь вместе с теми солдатами на стене воевать станем?

– Надо будет, повоюем, – ответил я, испытывая досаду и разочарование от того, что уже вряд ли испытаю чувство, от которого едва не заплакал.

– Место воина – в открытом поле, в битве, а не за укрытием, – пробормотал Авасий и отвернулся.

– На этих стенах тоже произойдет битва. И радуйся, мой друг, что такой битвы ты еще не видел! Принимай в свою жизнь новый опыт с благодарностью…

Хотел сказать – к богам, но запнулся. А сам я, когда испытывал благодарность… теперь точно знаю, что чувствовал пару минут назад! Это огромное желание прокричать «спасибо». Только знать бы еще, почему возникает такое желание, и кто услышит, почувствует?…

* * *

– Вот ты, каллипид, говоришь как эллин, ешь и пьешь, а почему?

Изрядно подвыпивший Феокл поднял указательный палец вверх, а я, услышав знакомое слово – каллипид, сбросил с себя приятные оковы Бахуса. Так меня называл капитан на триере, доставившей нас к Прекрасной гавани.

– Почему? – спросил, решив поддержать интригу.