Ведь если отдать деньги похитителю, то это, принеся огромные проблемы Дерябину, совершенно не обязательно будет означать решение всех вопросов для самого Федора. А если похититель не освободит Ирину, а на встрече просто убьет Федора? Но даже если все обойдется, как Федор мыслит себе свою дальнейшую жизнь? Нет, он, конечно же, не угрожает Федору, он понимает его ситуацию и сочувствует ему. Но вот его компаньоны вряд ли оценят благородство Федора в отношении собственной жены. Ведь это будет, некоторым образом, благородство за их счет, не так ли? Как Федор думает отдавать полмиллиона долларов, ведь, разумеется, ни о каком сотрудничестве в этом случае уже не будет и речи?
М-да, доводы Дерябина звучат убедительно. Еще минута, и Федор согласится с ними. Конечно же, он хотел бы отдать деньги, на которые — он прекрасно понимает это! — у него нет никаких прав. Федор также понимает, что решая свою проблему, он создает проблему Дерябину, а сам кидается из огня да в полымя. А ведь его ли, Федора, это проблема? Если называть вещи своими именами, это проблема, в первую очередь, Ирины. Ведь не в результате ли собственных своих действий она попала в лапы похитителя аки кур в ощип? А уж о моральной стороне этих, хм, действий и говорить не приходится.
А у Дерябина крутейшие завязки в МВД, и этого киллера-похитителя найдут скоро, очень скоро. Да и не маньяк-садист он, надо полагать, чтобы только тем и заниматься, что Ирину мучить и пытать, — делать ему больше нечего! И вообще, похоже, в амплуа киднэппера он новичок. Профессионал бы сказал — мол, никаких разговоров, деньги на бочку, а не согласен — тогда с какой части тела предпочитаете, чтоб я вам жену начал высылать? А этот — поговорить дал, хоть и после криков Ирининых, имевших цель показать, какой он крутой и безжалостный. Да только Ирина всегда боли боялась очень — из пальца кровь сдавала, так в обморок падала. Вряд ли она вообще смогла бы разговаривать, если бы он причинил ей на самом деле сильную боль. Скорее, напугал просто очень.
— Так мы договорились? — вкрадчиво спросил Дерябин, заглядывая Федору в глаза.
Федор собрал все свои силы, улыбнулся в ответ и — отрицательно покачал головой. Чертовски жаль, конечно, терять «два миллиона до конца года», при этом делая своими врагами таких людей. Да и насчет Ириной супружеской «верности», директор, судя по всему, был совсем не так уж неправ. Но на то, чтобы в такой ситуации подвергнуть мать его дочери хотя бы минимальной дополнительной опасности, он не пойдет.
— Мне очень жаль, Евгений Эдуардович, — тихо сказал Федор, вставая со стула. — Но поступить по-другому я не могу.
Дерябин, который так и остался стоять склонившись над пустым уже стулом, казалось, превратился в каменное изваяние.
— Что ж, каждый поступает так, как не поступать не может, — глухо произнес он, наконец, разгибаясь и направляясь к своему столу. — Мне тоже очень жаль, Федор Андреевич, но я тоже не могу. Не могу выпустить вас из этого кабинета.
Рука Дерябина скользнула под столешницу, бесшумно открылась уже знакомая Федору потайная дверь, и на ее пороге выросла фигура человека, затянутого во все черное. Федор вздрогнул от неожиданности, напряг глаза, пытаясь рассмотреть незнакомца, но его лицо скрывала тень. И в эту же секунду Федору расхотелось рассматривать лицо человека, потому что он заметил нечто просто притягивающее к себе взгляд. Почти неразличимый на фоне черной одежды незнакомца, в его руке тускло блестел вороненой сталью пистолет с толстым глушителем, направленным прямо в грудь Федора. По спине поползли мурашки, сразу вспотели ладони и пересохло во рту. Никогда раньше Федору не угрожали огнестрельным оружием; он представлял, конечно, что это, должно быть, не очень приятно, но не думал, что настолько.
— Федор Андреич, разрешите представить вам Шервана, — нарушил вязкую тишину насмешливый голос Дерябина. — Поскольку он княжеского рода, ему нравится, когда его зовут Шер-Ханом. Немного двусмысленно, на мой взгляд, но, безусловно, броско. Но, кажется, вы уже немного знакомы?
Человек с пистолетом наклонил голову и шагнул в кабинет, при этом пистолет в его руке ни на миллиметр не отклонился в сторону. Как ни завораживающим был зрачок пистолетного дула, Федор усилием воли оторвал от него взгляд и поднял глаза на незнакомца. Это был типичный южанин, хотя, кавказец или нет, понять было трудно. Его лицо было совершенно бесстрастным, а черные глаза смотрели пусто и холодно, словно и не лицо это было вовсе, а маска. И еще Федор мог бы поклясться, что никогда не видел этого лица. Почему же Дерябин говорит, что они знакомы?
— У Шер-Хана к вам маленькая претензия, — словно услышав недоумение Федора, пояснил Дерябин. — Редко кто уходил от него, а вам удалось сделать это уже трижды.
При этих словах линия тонких бескровных губ Шер-Хана зигзагообразно сломалась, что, должно быть, означало улыбку, и в его верхней челюсти блеснул золотой зуб. Федор похолодел — теперь он узнал это лицо. Вне всякого сомнения, это был оскал человека за рулем «Геландевагена»; именно так «улыбался» тот, кто сбросил под поезд метро ту женщину. И так же, наверное, блестел этот золотой зуб, когда его обладатель рассматривал в прицеле ночного видения свою жертву в окне коровинской квартиры. Потому что Дерябин сказал «трижды».
Глава 9Квартиру у Рюхиных конфисковали, и они снова оказались в коммуналке в другой московской тьмутаракани — Гольяново. Уход из любимой школы, из сформировавшегося круга общения катастрофически отразился на и так не блестящей успеваемости девочки. По неутешительным итогам восьмилетки брать девочку в девятый класс администрация перегруженной школы категорически не хотела. Но поседевшая от горя мать поставила получение дочерью полноценного образования целью жизни. Остатка жизни.
* * *
Как ни старался Федор помешать охватившей его буре эмоций выплеснуться наружу, вероятно, лицо все-таки выдало его. Потому что Дерябин, внимательно наблюдавший за тем, какой эффект произведет появление киллера, со смехом воскликнул:
— Вижу, вижу, вы узнали своего ангела-хранителя! Как говорится, Родина должна знать своих героев в лицо! Трогательная встреча, не правда ли? «Друзья вспоминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они…» Может быть, теперь вы все же соблаговолите сказать, где деньги, или вам нужны подтверждения серьезности моих намерений в виде дырки в одной из не жизненно важных частей вашего тела?
Он откровенно потешался. И Федору вдруг так не захотелось доставлять Дерябину удовольствие своей беспомощностью и осознанием таковой, что он… успокоился. Унялся противный тремор в пальцах, сгустившийся пару минут назад в желудке страх перестал подпирать диафрагму, и Федор свободно вздохнул полной грудью.
— Не глупите, Дерябин, — с ироничной усмешкой ответил он. — Сто человек видели, как я входил на завод! Потом — я ведь просто могу не сказать, где деньги.
— Из ста человек, которые вас видели, девяносто пять процентов — бессловесные таджики, — тонко улыбнулся Дерябин, — а молчание деда Лукича с проходной стоит максимум сто долларов. Да и завод большой, войти-то вы вошли, но кто знает, что вы пошли ко мне? А насчет вашего молчания… Отдаю должное вашему самообладанию, но когда Шер-Хан начнет методично всаживать вам пули в руки и ноги, долго молчать вы не сможете. В тот момент, когда вы ясно осознаете, что ваш жизненный путь завершился и терпеть адскую боль уже нет никакого смысла, вы расскажете все. Во всем здании ни души, так что криков ваших никто не услышит. А потом сегодня же ночью безмолвные таджики по частям замонолитят ваше тело в бетонную колонну. Так что, Федор Андреевич, скажите лучше, где деньги, не доводите до крайних мер!
