Верстальщики жизниВ карбидной глушиХохочут ушамиЧеши!
Извиваться, пришпиленным бабочкой к простыням иголкой удовольствия.
Быть готовым каждый миг все потерять. Потому что каждый миг все теряешь.
Мысль мужская выпуклая, а женская, как говорили у нас в детстве, впуклая. Эрекция гордыни, беременность коварством.
Цветок розы опять переборщил с румянами. Цветки дыхания из навоза людей. Лица людей и пейзажа.
Обиды живут дольше людей.
Добычин, Харитонов. Непроявленные – сознательно, конечно – авторы. Патиновые.
Хотел на дачу, а в эти выходные уже ноябрь.
Крысы шуршат подвенечными платьями.
Тянет, как в сон, умереть.
Вода соединяет со смертью. Утробная вода, входившая в меня, сперма, выходящая из меня. Последняя вода.
Сидело рядом три школьника со мной. Один в телефоне, даже два. Один смотрел в окно. Они были из одного класса, но у всех был разный возраст.
Смерть – источник игры. Кто резвился бы в раю, что бы мы делали в вечной жизни? Из-за нее мы придумываем смыслы, ей же и говорим эту ложь.
Ракета взлетает взглядом, женским жестом, ласки и прощания.
Корни и крик, ветка и ветер.
На всех высотных на нескольких их уровнях красные огоньки – Токио подмигивает тебе вечером.
Детство – смерть, поставленная на паузу.
Чем старше становишься, тем меньше общения нужно – пока не отпадет мир, не воспарит полнота.
Просто женщины лучше пахнут.
У каждого графомана есть свой поклонник. Как акула и паразит, симбиоз.
До сих пор, куря на балконе, пересчитываю этажи в доме напротив. За 37 пока ни разу ничего еще не изменилось.
На улицах Третьего Рима, в последние дни:
1) Бабушка, ведя внука в школу, ему. «Прибыль получают за продажу товаров и оказание услуг… Ты понял? Повтори!»
2) Две девочки, лет 11–12, прилично одетые, выходя из торгового центра. «Твою мать! Скоро же 2016-й»…
В Японии всегда солнце, будто сияющий после умывания мамой ребенок из советской сказки.
Враги человека – близкие его. И дальние. И средние. И он сам, конечно.
Горизонт смазан поземкой.
К концу любви люди начинают привыкать отвыкать друг от друга. Меньше мейлов, звонков (в них – поцелуев (в них – искренности)), разговоров (и в них – меньше). И все больше – в скобках. В себе. А в себе – рад(и) новой любви, старой? Чего? А ты что?
Но и боль всегда новая, да, как и любовь, которая, как тот каждые несколько секунд умирающий и рождающийся мир индусов, как обновляющийся организм (да, вам не быть прежними).
«Воспоминание осуществляет ретерриторизацию детства. Но блокирование детства функционирует совсем иначе: оно – единственная подлинная жизнь ребенка» («Кафка» Делеза и Гваттари). Да, детство, осознаваемое только в его утрате, в полном прощании – его обретение.
Лучшая милостыня – поднять уроненную душу.
Your Majesty King Size.
Кто же вы, мои бедные буквы?
