— И чего же дикарям недоставало в раю? — спросил я.
— Разнообразия в меню, — ответил Джек Льюис, и лицо его исказилось в жуткой гримасе — предположительно предсмертного смеха.
Через секунду смех перешел в глухой клокочущий кашель. Казалось, его что-то душит, на тонких потрескавшихся губах выступила кровь.
До меня с трудом доходили его слова. Мое отвращение, очевидно, стало явным.
— Они же каннибалы, — произнес он поучающим тоном, словно обращаясь к ребенку.
— Так ты продаешь человечину, — сказал я, и глаза снова стали искать Джима.
— Мир не так прост, — ответил Джек. — Я не продаю человечину. Я продаю возможность побед. Именно этого и не хватает в раю — да, в любом раю. Это недостаток самой конструкции. Змея не враг. Она лишь соблазн. Я говорю о настоящем враге, с которым надо бороться или склониться перед ним. Я говорю о шансе испытать себя в битве, чтобы победить или умереть. Именно такой шанс я и предоставил чертовым каннибалам, а не груз человечины, нет: шанс доказать свою значимость. Да пойми же ты! Они дикари. Они мужчины. Они не могут жить без битв. Я приплывал раз в году. Предоставлял свободным людям возможность сбежать, а уж кто побеждал, когда они попадали на остров, — меня не касалось.
Он умолк, и на секунду я подумал, что ему пришел конец. Он лежал с закрытыми глазами.
— Но они нашли нового врага, получше, — сказал я громко, обращаясь одновременно и к себе самому, и к нему.
Джек Льюис распахнул глаза и посмотрел на меня с упреком, словно я напомнил ему о чем-то неприятном.
— Какой-то идиот продал им ружья и уничтожил мой бизнес! — прорычал он и сплюнул на палубу: вместо слюны изо рта вылетел сгусток крови. — Хороший был бизнес. Он мог продолжаться годами. Им было с кем драться, кого убивать и пожирать. Мне доставался жемчуг. И тут влез этот чертов сукин сын!
— Кто? — спросил я.
— Тебя не касается.
Джек снова харкнул кровью.
— Налей еще.
Я налил и поднес стакан к его губам. Он закашлялся, и виски пополам с кровью, которая теперь текла безостановочно, полился по подбородку. Капитан вздохнул:
— Ты унаследуешь все это. Узелок с жемчугом, судно — хорошее начало для юного моряка; ты, в общем-то, такого не заслуживаешь.
Я промолчал. Не знал, что сказать. Мне не хотелось становиться владельцем этого корабля, который, что бы ни говорил его хозяин, был не чем иным, как рабовладельческим судном, и к жемчужинам не хотелось притрагиваться. Их розовый перламутровый блеск навевал мысли о том, что не песчинка была запрятана в их сердцевине, а засохшая кровь.
Я промолчал. Не испытывая уважения к Джеку Льюису, я уважал дыру в его груди. Он умирал, а умирающих надо уважать.
— Рай, — пробормотал он. — Рай, где есть всё, включая врагов, готовых тебя убить.
Он посмотрел на канаков и снова оскалился, так что стала видна сочившаяся между желтыми зубами кровь.
— Стоит тебе повернуться к ним спиной, как они воткнут в нее нож. Они видели меня, поздоровались с Джимом. Может, они и не знали этого раньше, но теперь им точно известно: белый человек тоже смертен.
Джек Льюис снова закрыл глаза и вздохнул. Он не двигался. Через какое-то время до меня дошло, что глаз он больше не откроет. Последние его слова все еще звенели в моих ушах, но скрыть происшедшее от канаков было невозможно.
Я не хотел оставлять труп на борту и спустился в каюту в поисках чего-нибудь, во что его можно завернуть, прежде чем предать волнам. Подумал о флаге, но ничего не нашел. Взял кусок новой парусины и завернул тело. Рубашка на груди пропиталась кровью, но я и не подумал надеть на капитана чистую сорочку. Мне не хотелось прикасаться к этому телу и к липкой крови. Так он и лежал, завернутый в парусину, обвязанный веревкой. Окончена жизнь, и не самая красивая жизнь, как мне казалось. Да, я знал о Джеке Льюисе не так уж много, но все же достаточно, чтобы не оплакивать его кончину.
Я подозвал канаков, и вместе мы опустили тело капитана за борт. Мгновение он качался в кильватере. Затем пошел ко дну. Пока тело находилось на поверхности, акул видно не было. Я не знал, был ли он христианином, но все равно сложил руки в молитве. Он считал других кусками мяса на мраморном прилавке мясника. Я оказал Джеку Льюису честь тем, что отнесся к нему как к человеку, а не куску дохлятины, выброшенному за борт, и прочитал «Отче наш».
Читал по-датски. Канаки молчали. Увидев, что я сложил руки, они сложили свои. Я увидел в этом знак уважения — возможно, как к усопшему, так и ко мне. Теперь я стал их капитаном, а что там они себе думали, мне было неизвестно. Их темные, покрытые синими татуировками лица ничего не выражали.
Может, это начало того же, что случилось в бухте Кеалакекуа? И меня постигнет судьба, которой избежал Джек Льюис? Они разрежут меня на кусочки, сожрут мое сердце и закоптят голову?
Мне хотелось спрятаться в каюте и подумать над сложившимся положением, но я чувствовал: если я спущусь сейчас под покров тьмы, то уже не смогу оттуда выйти из страха, что канаки ждут за дверью с обнаженными кинжалами.
И я взялся за штурвал.
Я осознавал, что перво-наперво должен обуздать страх перед канаками, искусно посеянный во мне Джеком Льюисом. Пока во мне гнездился страх, Джек Льюис пребывал на борту и управлял мною. Мне же надо было отдавать приказы и знать, что их выполнят. Входить в каюту и выходить из нее, не опасаясь засады. Ложиться спать с уверенностью в том, что наутро проснусь.
Короче говоря, делать все то, что тысячелетиями делали мужчины на борту корабля. Быть капитаном.
Но я был молод и кораблем командовал впервые. Я оказался наедине с четырьмя канаками, один из которых вышел из игры. Посреди Тихого океана. Я слишком мало знал о месте назначения и осознавал, что, даже если благополучно приведу «Летящего по ветру» в гавань, проблемы на этом не закончатся. Кто мне поверит?
Таким размышлениям я и предавался, когда мой взгляд остановился на палубе. Голова Джеймса Кука все еще лежала на том же месте, где ее оставили после того, как Джек Льюис с ней попрощался. Твердым голосом я попросил одного из канаков принять вахту. Подошел к голове и отнес ее в каюту, где положил в койку Джека Льюиса.
Не могу объяснить, почему я сразу не вышвырнул ее за борт. Мне вовсе не хотелось сохранять эту голову или вообще видеть ее в будущем, но в тот момент, когда я стоял с ней в руках, глядя на блестящую в лучах солнца поверхность моря, что-то меня удержало. Когда Джек Льюис захотел посмотреть на эту голову в последний раз, я вынул ее из мешка, но тогда меня больше занимала предстоящая смерть самого Джека Льюиса, нежели Джим, и я не задумывался о том, что держу в руках отвратительные останки того, что некогда было человеком.
А тут мои пальцы нащупали будто бы выдубленную кожу, сухие, как солома, волосы. Прикосновение словно напомнило мне о том, кем был Джеймс Кук, пока не превратился в этот символ варварства. Я нашел силы сбросить за борт Джека Льюиса. Я не мог сделать того же с Джеймсом Куком.
