— А если осознают? — спросила я, крепче схватившись за его руку.
— Значит, Создатель не настолько добр, как принято считать, — ответил он. — А нам милосердие и вовсе чуждо, так, кажется, говорят люди об алиях?
Я недавно думала об этом, верно.
— А ты знаешь, как запереть дверь? — спросила Ири.
— Да. Она проговорилась, — ответил он. — Это не так уж сложно, но сперва нужно добраться до этой самой двери!
— А если она заполучит ключ, то сможет найти своих? Вернуть их? — спросила Ири. — Или пойти за ними?
Он покачал головой.
— Конечно же, нет. Их владычица, чистокровная фея, едва-едва справлялась при поддержке всех своих подданных. Теперь же, когда наш мир выжат досуха, эта полукровка в одиночку до скончания веков будет копить силы ради одного-единственного поворота ключа! И вовсе необязательно, что он будет верным.
— Тогда зачем ей ключ?
— Ей нужен не он, — сказала я, подумав. — Она просто хочет отомстить, как обычная женщина, которую сперва обманул возлюбленный, а через много лет… другой возлюбленный.
— До клятв у нас не дошло, — заверил Ирранкэ, едва заметно улыбнувшись. — Но ты права: месть разъяренной феи страшна. И, что хуже всего, мстить она будет не только обидчику, но и всем, кто окажется рядом с ним. А уж если прознает, что я связал жизнь с человеком…
— Мы тоже друг другу клятв не давали, — напомнила я.
— Не давали? А это что? — Он взял Ири за руку и приподнял рукав. Замысловатый узор проявился вновь, ярче, чем был. — Скажешь, у тебя такого нет?
— Нет, — честно ответила я. — А что это означает?
— Такие рисунки на теле бывают у алиев из старых семей. Говорят, это наследие крылатых, а может, не только их. Когда двое встречаются и между ними вспыхивает настоящее чувство, у другого рисунок может измениться, а может и возникнуть, если прежде его не было, — тихо сказал он. — Не только у алия, у человека тоже.
— Ири твоя дочь, что же тут странного? То есть… ей это по наследству перешло, вот и все, — сказала я.
— Да, но он сияет. Так не бывает у детей с родителями, даже если они очень любят друг друга, в таком возрасте он даже не проявляется! Да и как Ири может меня любить, если она обо мне и знать не знала? Как и я о ней, — добавил он справедливости ради.
— Он и раньше светился, когда она была совсем маленькой, — вспомнила я. — Я… я иногда вспоминала о тебе, и вот именно тогда…
— Мам, это зеркало, — сказала Ири, напряженно слушавшая наш разговор. — То есть я — зеркало. Ты как-то сказала, что я вылитый отец. Ты смотрела на меня, а видела его отражение. Может, эта штука потому на меня и переползла? Ну, или проявилась, как правильно?
— Даже не знаю, — покачал головой Ирранкэ. — Никогда не встречал упоминания о таких случаях. Позволь…
Ирранкэ снова взял дочь за руку и осторожно провел кончиком пальца по едва заметным серебристым линиям, и она захихикала от щекотки.
— А ведь Ири права, — спокойно сказал он, выпустив ее. — То, что у нее на руке, — зеркальное отражение моего рисунка. Не ее собственное, ее плетение начинается выше локтя, там совершенно другой узор, гораздо сложнее. А это… Не знаю, каким образом, но ты перенесла на нее мой.
— Ну ты скажи еще, что я тоже волшебница, — вздохнула я.
— Забыла? В твоих жилах течет кровь Короля-чародея, пусть и порядком разбавленная. Ты наверняка сделала это неосознанно и не сумеешь повторить, но… Так вышло.
— Значит, — подвела итог Ири, — ты, мама, по уши влюбилась в папу. Ну и он в тебя, раз уж это так вот… заплелось!
Я почему-то смутилась чуть не до слез.
— А что в этом странного? — негромко спросил Ирранкэ. — Я, знаешь, за свою жизнь много раз влюблялся, потом забывал… А тебя забыть не мог, хотя мы встречались-то всего несколько раз. Я за память о тебе держался как утопающий за соломинку, чтобы не сойти с ума. Если бы только я не проболтался!
— Как же это вышло? — спросила я. Кажется, у меня горели щеки. — Покажешь? Или уже нет сил?
— Там уже немного осталось. — Он снова дотронулся до зеркала. — Лучше сегодня закончим, завтра выспимся, а послезавтра с рассветом уедем. Раньше не выйдет, кони еще плохи.
— А можно я на конюшню схожу? — тут же спросила Ири.
— Зачем?
— Я им скажу, чтобы поскорее сил набирались, — серьезно ответила она.
— Она правда может… что-то такое, — пробормотала я. — С животными общается, во всяком случае. И, помню, лучший герцогский пес то ли отравился, то ли кость сожрал, помирал, одним словом, но Ири что-то сделала, и он пошел на поправку…
— Уговорила, — подсказала она. — Я быстро, правда! И я не подойду к колодцу, ни за что! Но вы со мной не ходите, я не могу при других!
— Только очень быстро, — после паузы разрешила я. — И чуть что — кричи, будто тебя режут. Ты умеешь, я знаю.
— Я туда-обратно, — заверила Ири, схватила душегрею и шаль, отперла дверь и выскочила наружу.
Ирранкэ молчал.
— Так лучше, — сказал он. — Там… не для детей зрелище.
— Тогда не медли, — попросила я. — Ты же услышишь, если Ири позовет?
— Конечно. Смотри…
Зеркало снова затуманилось под его рукой, а потом прояснилось.
Фея лежала на берегу озера, длинные волосы стелились по траве, будто стекали в воду серебристыми ручейками, а обнаженное белое тело казалось изваянным из драгоценного мрамора — в герцогском саду есть такие статуи. Только статуи не стонут и не всхлипывают, когда их ласкают умелые мужские руки, сильные и при этом чуткие…
Я знала, как это бывает.
Вот только… Глупое сравнение, но я видела однажды, как старый мастер настраивал клавесин одной из дам и проверял звучание: он брал ноту за нотой, и если чувствовал фальшь, что-то подправлял в недрах инструмента и проделывал это снова и снова, пока не добивался идеального звучания, чистейших аккордов… Других я тоже видала — взять хоть музыкантов из герцогского оркестра!
Так Ирранкэ вел себя со мной: поняв, что я ничегошеньки не умею, он взял дело в свои руки, как виртуоз берет незнакомую скрипку, и осторожно и бережно подстраивая, добился гармонии…
Но вот с феей — с феей он поступал так, будто просто сел за чужой инструмент. Не грубо, нет, но… равнодушно. Он действовал мастерски, это даже я могла оценить, но не пытался получить идеальное звучание, просто играл заученную пьесу, умело и выразительно, без ноты фальши, но и без вдохновения.
Видимо, это было заметно только со стороны, потому что фея таяла от удовольствия и наконец, достигнув пика наслаждения, вдруг забыла прикрыть лицо и взглянула Ирранкэ в глаза, в собственное отражение.
И отшатнулась, загораживаясь руками, пытаясь отползти, отвернуться, да только позади было озеро, и она снова увидела свое лицо в чистой воде.
