Грабш, вернувшись домой, первым делом полез на мачту ветряка, чтобы включить электричество. Оттуда он и увидел, как его мама ложится в яму, и сразу понял: время пришло. Ветряк мерно застучал, и он тут же скатился на площадку и подбежал к яме, по краям которой расселась уже вся семья, свесив ноги к бабуле Олди. Олли раздавала еду, бабушка Лисбет разливала кофе. Все ели, чавкая и облизываясь. И бабуля Олди чавкала громче всех.
— До чего же вкусно, черт побери! — нахваливала она с набитым ртом.
— Ты не возражаешь, если я лягу рядом с тобой, когда придет и мой день? — поинтересовалась бабушка Лисбет. — Мы ведь отлично ладили в жизни.
— А я — с другой стороны, — быстро добавил Альфредо. Бабуля Олди была не против.
А Грабш подумал и сказал:
— Тогда на это место можно будет не ставить туалетную палатку.
— Попробуйте посадить на мне дыни, — предложила бабуля Олди. — Дети их обожают. Во всяком случае, мне приятно представить, что я скоро превращусь в дыню.
Олли собрала тарелки и чашки, а Грабш отдал львам остатки молока морских свинок.
— Ну что ж, — сказала бабуля Олди, вытирая о траву жирные руки. — Я устала, ужасно устала. Жизнь вышла длинная, и кое-где я дров наломала. Есть о чем пожалеть, правда. Но в целом получилось отлично, и с каждым годом мне все больше везло. А лучше всего было с вами. С моими Грабшами.
— А нам — с тобой, — ответила Олли. — Ты была отличной свекровью.
Она наклонилась, чтобы пожать руку бабуле Олди, но поскользнулась и кувырком полетела в яму.
Грабш выудил ее и посадил к себе на колени. Дети смеялись до упаду. И только Оллу не было смешно.
— Бабуля Олди, а что, собственно, ощущает усопший? — спросил он, поправляя очки.
— Детка, ты совсем разучился говорить по-человечески? — рассердилась бабуля Олди. — Одно могу сказать тебе точно: когда я умру, со мной уже ничего не случится. И это радует.
— У меня было к тебе столько вопросов, — погрустнела Олли, — а сейчас все вылетело из головы…
Веки бабули Олди отяжелели. Она сняла свои десять колец и раздала внучкам. Они были им страшно велики.
— Растите и поправляйтесь! — пробормотала она. — Кстати, можете носить их в носу. Салка, так хочется музыки!
Салка побежала в дом и принесла три трубы, потом встала на краю ямы и заиграла с такой силой, что ей в ответ затрубили слоны и зарычали львы.
— Думают, наверно, что начинается новое представление, — сказала бабушка Олди и тихо рассмеялась. — А ведь так и есть. Ну, прощайте, хулиганье!
А еще через пять минут она прошептала:
— Здорово, что я умираю…
Потом вынула вставную челюсть и подарила ее на память Альфредо.
Вдруг она подскочила в яме и взвыла, как пожарная сигнализация.
— Чапа, — сказал старый лесник Эммерих, притаившийся с собакой в засаде между Чихендорфом и Чихау-Озерным, — слыхала? Не иначе, как один из слонов Грабша!
— Мне что-то колет в спину! — пожаловалась бабушка Олди.
Ромуальд спрыгнул в яму и вытащил мать. Из-под нее высунулся крот и тут же снова зарылся в землю. Грабш в сердцах плюнул в него.
— Мама, теперь тебе никто не будет мешать, — нежно сказал он. Но, опуская ее в яму, он увидел, что она умерла. Тут он залился слезами, и вся семья в голос заплакала вместе с ним. В могилу потекли слезы, вода поднималась и поднимала бабулю Олди.
— Хватит реветь, — постановила Олли, — а то бабулю вынесет из могилы волной.
Она накрыла ее лопухами ревеня, а Грабш принес из сарая лопату.
— Разве она не должна лежать в гробу? — спросил Олл.
— Бабуля Олди никому ничего не должна, — ответил Грабш, как следует высморкался и вытер нос пятерней. — А уж ложиться в гроб — и подавно. Ей там все равно было бы тесно. А тут ей просторно, и если она захочет, то сможет обнять весь наш дом с огородом впридачу.
Он закапывал яму, набрасывал землю сверху, а когда наконец закончил, у пещеры высилась симпатичная грядка в виде холма. Бабушка Лисбет принесла дынные семечки и засадила весь холм, так что он был усыпан дырочками, как веснушками.
Тем временем Олли вскипятила полный котел чаю, потому что от плача у всех пересохло в горле. Львы улеглись в помет летучих мышей, положив головы на лапы, слоны повесили хоботы и не издавали ни звука, а из хлева доносились глубокие вздохи.
— Люди, не грустите, — сказал Альфредо, — у нас подрастают девять новых бабушек Грабш.
— Хоронить людей в саду не разрешается, — сказал Олл, грозя пальцем.
Но его никто не слушал. Девять сестер литрами поглощали чай, потом вымылись под водопадом в подвале и наконец влезли по шесту на чердак и завалились на сено. Они ведь не спали всю прошлую ночь.
А Грабш и Олли уселись на печной дверце у болота.
— С бородой сидеть тут было теплее, — сказала Олли.
— Хочешь, я снова ее отращу? — предложил Грабш.
— Нет уж, — сказала Олли, — ты ведь будешь теперь директором цирка.
— Нет, ты! — испуганно прошептал Грабш.
— Нет, ты! — сердито ответила Олли.
— Нет, ты!
— Нет, ты!
Одиннадцать Грабшей и один почтальон
Что было дальше? Конечно, цирк Грабшей выступает и по сей день.
Три года он путешествует, а на четвертый всегда отдыхает в родном круглом доме. Все девять дочек Грабша до сих пор с восторгом участвуют в представлении, а с ними и все их дети, и с каждым годом трюки у них все искусней и головокружительней. Цирком они заведуют по очереди — то одна, то другая, по кругу. Каждые три года меняются. Кстати, к ним присоединился и Макс. Выступает огнеглотателем.
Вы спросите, где тетя Хильда? На кладбище — пусть земля ей будет пухом. В памятный день гала-концерта «Цирка семейства Грабш» в Чихенау, она, как обычно, стирала пыль со свинок-копилок, расставленных по полочкам. Одна свинка выскользнула, упала на пол и разбилась. Эта потеря так глубоко потрясла тетушку, что она и сама грохнулась со стремянки. Как ни делал ей Макс искусственное дыхание «рот в рот», как ни поливал из огнетушителя, к жизни она не вернулась, и пришлось ее похоронить.
Теперь в домике тети Хильды живет Олл. Домик — подарок Макса. У него-то есть свой собственный, и ему не хотелось лишних напоминаний о тете Хильде. Олл, разумеется, стал почтальоном. Он делает свою работу на совесть и очень доволен. Вот только собаки досаждают, рычат на него и хватают за брюки. Не все, конечно! Большинство собак и вовсе не замечают, как он приходит и уходит. А еще он состоит казначеем Чихенбургского окружного союза краеведов-туристов. Каждое воскресенье он ходит в поход через Воронов лес, к своим престарелым родителям, и пьет с ними кофе.
