«Каждый день начинается с раз навсегда установленного ритуала: я встаю в 5.30, надеваю тренировочный костюм, гетры, спортивную фуфайку, шляпу. Выхожу из дома на Манхэттене, останавливаю такси и прошу отвезти меня в тренажерный зал Pumping Iron на углу 91-й улицы и Первой авеню. Два часа я занимаюсь.
Когда я говорю о ритуале, я имею в виду не растяжки и поднимание тяжестей, чем я каждое утро занимаюсь в зале. Мой ритуал – такси. В тот момент, когда я называю водителю адрес, дело сделано».
Вставая каждое утро в одно и то же время и садясь в такси, Твайла избавляет себя от вопроса, настроена ли она нынче работать на тренажерах. Одним ритуалом больше – одной проблемой меньше. Кроме того, «приятно напомнить себе, что я поступаю правильно». И это такси в 5.30 – лишь одно из многих звеньев скованной ею цепи. Далее в той же книге Твайла рассказывает:
«Пробуждение, тренировка, быстрый душ, завтрак из белков трех сваренных вкрутую яиц и чашки кофе, час на утренние звонки и переписку, два часа одинокой работы и продумывания новых идей у себя в студии, репетиции с труппой, возвращение домой ближе к вечеру, снова рабочие вопросы, ранний ужин и несколько часов спокойного чтения. Таков каждый мой день, всегда. Жизнь танцора состоит из повторов».
Конечно, это расписание не оставляет места для светской жизни. «Это решительно антиобщественная схема, – пишет она. – Зато на пользу творчеству». Ежедневной творческой активностью Твайла дорожит превыше всего. «Творческая жизнь подпитывает нас, как еда, любовь или вера».
Стивен Кинг (род. 1947)
[149]
Кинг не делает перерывов никогда – ни по праздникам, ни в свой день рождения – и не разрешает себе остановиться, пока не выполнит дневную норму в 2000 слов. Утром он садится за стол около 8.00–8.30 и порой успевает управиться уже к 11.30, но чаще, чтобы закончить «урок», приходится сидеть до 13.30. День и вечер свободны – можно дремать, писать письма, читать, общаться с родными и смотреть по телевизору матчи Red Sox.
В автобиографии «Как писать книги» Кинг сравнивает работу над романом с «творческим сном» и советует соблюдать режим так, как многие люди соблюдают режим, укладываясь спать:
«Как и спальня, кабинет должен быть изолирован – место, куда вы уходите видеть сны. Ваш график – прийти каждый день примерно в одно время, выйти, написав тысячу слов на бумаге или на диске, – существует, чтобы создать у вас привычку, научить видеть сны; точно так же, как готовит вас к обычному сну укладывание в кровать примерно в одно и то же время с одним и тем же ритуалом. Когда пишем и когда спим, мы учимся быть физически неподвижны и при этом побуждать свой разум вырываться из рельсового пути дневного мышления. И как тело и разум привыкают к определенному количеству сна каждую ночь – шесть часов или семь или рекомендуемые восемь, – точно так же вы тренируете бодрствующий разум на творческий сон и выработку живых сновидений наяву, которые и есть успешный результат беллетристики»[150].
Мэрилин Робинсон (род. 1943)
[151]
«Я совершенно не гожусь для режима», – признавалась Робинсон изданию Paris Review в 2008 г.
«Я пишу, когда меня что-то задевает за живое, а если писать не хочется, значит, не хочется. Я пыталась навязать себе трудовую этику – не то чтобы очень активно, – но если у меня нет на уме темы, на которую хотелось бы писать, из-под моей руки выходит нечто омерзительное, и это меня угнетает. Я даже смотреть на это не хочу. Не могу дождаться минуты, когда швырну это в огонь. Дисциплины не хватает или нрав у меня такой, почем знать?»
Так что Мэрилин не придерживается какого-либо расписания в работе, но умеет обратить хроническую бессонницу себе на пользу. «Моя бессонница благотворна, – говорит она. – Я просыпаюсь, разум сверхъестественно ясен. Мир вокруг молчит. Я могу читать или писать. Украденное время. Как будто в сутках 28 часов».
Сол Беллоу (1915–2005)
[152]
«Меня называют бюрократом среди писателей, потому что мой режим кажется слишком строгим, – говорил Беллоу в интервью 1964 г. – Порой мне и самому кажется, что это уж чересчур».
Однако на общем фоне вовсе не чересчур. Беллоу работал ежедневно с раннего утра и с перерывом на обед. В биографии, вышедшей в 2000 г., Джеймс Атлас описывает режим дня писателя в 1970-м, когда тот жил в Чикаго и писал роман «Подарок от Гумбольдта»:
«Поднявшись ровно в шесть утра, он ободрял себя двумя чашками крепкого, согретого в кастрюльке кофе и садился за работу. Из окна открывался вид на университетскую игровую площадку, а на расстоянии высились шпили церкви Рокфеллера[153]. Машинистка часто заставала Беллоу в старом полосатом халате: писатель садился рядом с ней на стул и диктовал по накопившимся с вечера записям – порой до 20 страниц за раз. Подобно Диккенсу, который любил писать в многолюдной гостиной, Беллоу также нуждался в ощущении суеты. В разгар работы над романом он перезванивался с издателями, агентами из турбюро, учениками и друзьями, вставал на голову, чтобы восстановить сосредоточенность, и бранился с сыном Дэниэлом, когда тот приезжал домой. К полудню он и вовсе бросал работу, 30 раз отжимался и обедал – тунцовый салат или копченая белая рыба, – а если хорошо потрудился, то разрешал себе бокал вина или глоток джина».
