…Горел огонек. Все-таки он смог развести костер. Несмотря на снежную бурю.
Что ж, огонь спасет ему жизнь на эту ночь. С огнем он не замерзнет, с огнем ему никакое одиночество не страшно. И пускай нет никого, кто разделит с ним эту ночь у костра, пускай.
Он не замерзнет, нет. Голод не даст ему уснуть и замерзнуть. Весь день у него и маковой росинки во рту не было. Да у него в брюхе словно червь жадный завелся и грыз его, грыз изнутри, лишая последних сил.
Жизнь: только лишения, страдания и боль.
Полина.
Когда Фаддей вырвался из цепких щупалец сна, дрожь пронизывала уже все тело. Булгарин огляделся в ужасе.
Костер! Лишь несколько угольков осталось. Он подложил веток, наклонился над углями, пытаясь раздуть огонек. Черт, черт, черт! Ничего не получается!
И тут Фаддей вздрогнул. Так, а ведь он не один. У его костра лежало двое. Когда подобраться только успели? Верно, когда он спал. Не шевелятся. Лиц-то не видно, в попоны с головой завернулись.
Ну, наконец-то снова занялся огонь. Фаддей глянул на нежданных соседей и похолодел от ужаса. Мертвецы!
Что за ночь!
Червь в брюхе тревожил его все нещаднее. Все силы его пожрал. Всю волю. Мозги сожрал. Голод, он такой, в первую очередь по голове бьет, и только потом по брюху.
И жратвы нигде не разыщешь.
Если он не поест, то, как и эти, тоже сдохнет.
Фаддей вытянул из-за пояса нож и подполз к одному из замерзших французов. И полоснул ножом по ноге мертвеца.
Холодно. До чего же холодно. И кровь у мертвых тоже холодная.
Фаддей вздрогнул. А что если этот несчастный жив еще, а он резать его удумал? Господи-и…
Не смей думать об этом, не смей! Быстро кусок усекновенный в огонь кидай!
Больше Фаддей и впрямь уж ни о чем не думал, пока еду себе готовил. Не думал ни о чем и тогда, когда жадно давился горячим мясом.
Самое страшное с ним уже случилось. Прямо сейчас.
Он ел человечину.
И ведь даже лица сего несчастного не видел.
Фаддей не знал уж, сколько довелось убить ему человецей, со счета сбился. И справился уже с укорами совести, подзамерзла нынешней ночью совесть-то его. Но как быть с этим-то, с людоедством его подневольным?
Господи, почему все это? Зачем? Как мог он самого себя в зверя лютого обратить? Чтобы жизненку свою ничтожную спасти, а жизненка та меньше звериной стоит?
Его больше нет, нет совсем.
Снежинки били Фаддею в лицо. Во, как черти круговерть снежную заворачивают! Сколько еще будет, этих самых круговертей?
Он встал и потерянно пошел прочь от костра, прочь в ночь, в безумие, в безнадежность. Плакать хотелось, взывать к богу о помощи. Все, конец пути. Э-э, а в какой раз он говорит сие?
Нет, сдается, Фаддей, смерти тебе не избежать ныне. Все мыслимое и немыслимое с тобой уж свершилось, так чего же сопротивляться-то?
Но просто лечь и ждать прихода смерти он не мог. Взять и застрелиться он тоже не мог.
Булгарин замер.
– Господи! Убей меня! Господи!!! – крикнул он в ночь. – Почему ты не убьешь меня, господи?! Зачем я тебе?
– Фаддей…
До чего слаб глас твой, господи, на дороге лесной, снегом запорошенной. Глас?
Фаддей дернул головой, обернулся судорожно. И узнал. В солдатской шинелишке, пусть, все равно это…
– Полина?.. – прошептал замерзшими губами.
А она уже висела у него на шее. Фаддей обхватил Полину руками, не в силах промолвить больше ни слова. Просто прижал изо всей мочи к себе, даже не думая о том, что может причинить ей боль, и опасаясь лишь одного – снова потерять навсегда.
И потерял… равновесие. Они лежали в снегу, так и не разжимая объятий. Лежали целую вечность. А потом его щеке стало вдруг жарко и мокро. Слезы. Полина плачет. Фаддей растерянно погладил ее по спине, чтобы хоть как-то успокоить.
– Мы же вместе, – прошептал он, не веря собственным словам.
Полина молчала. Ей тоже было непросто найти те самые, единственно-нужные слова. Она не забыла его, она искала его. И нашла, хотя оба уже не верили в это, не верили в возможность счастья. Господи, спасибо тебе за то, что ты подарил нам счастье, счастье посреди льда и смерти.
– Ты отведешь меня домой? – жалкий тоненький голосок. Нет, не голосок, а мольба о помощи. – Ты отведешь меня домой?
…Река преградила им дорогу. Два моста, переброшенные через Березину, для кого-то станут спасением, а кто-то так и не сможет пересечь их.
По реке проплывали льдинки, так и не стала Березина на зиму.
Полина, улыбаясь, предложила «испечь блинчики».
– Я тренировалась, честно, – хихикнула она, отыскивая камешек.
Фаддей тоже засмеялся.
– Ну, так у тебя фора! Я-то блинчики не пек.
– Вот и позанимаешься, – лучезарно улыбнулась Полина.
Фаддей нежно поцеловал ее в щеку.
Ночь подступала слишком быстро. Они развели огонь, замотались в попоны. У Полины были еще три пригоршни ржи в кармане, ими они и поделились друг с другом. Долго сидели у огня, не в силах согреться. Вроде и морозы в последние дни отступили, а холод из глубин тел и душ так уходить и не хотел. Этот холод не изгнать было ни поцелуям, ни объятьям.
Очень медленно обретали они слова, которыми способно выразить счастье. И только обретя слова эти, стали рассказывать о том, что довелось пережить с прошлой весны.
– Почему ты просил бога убить тебя? – спросила Полина. Только сейчас ведь спросить осмелилась.
– Потому что я потерял надежду. А без нее жить нельзя. Вот я и кричал к господу о скорой смерти, – отозвался Фаддей. И улыбнулся: – Но я вновь нашел тебя. Завтра мы отправимся в путь. Я обязательно доставлю тебя домой. Обещаю.
– Давай не будем говорить о завтрашнем дне, – виновато попросила Полина.
Фаддей напрягся – что-то волнует его милую баронессу. И сердце мигом сжалось от недобрых предчувствий.
– Что с тобой? – только и спросил он.
– У меня больше никаких сил не осталось, Фаддей, – прошептала Полина. – Я… я не могу идти дальше.
– Ты сможешь, – упрямо возразил Фаддей. – Я же с тобой. Я помогу тебе. Ты вырвешься из золотой клетки смерти.
– Да, – отозвалась Полина. – Об этой клетке я очень часто думала.
– Мы обязательно из нее вырвемся, Полинушка! Веришь ли мне?
Она доверчиво кивнула головой, с глаз спала пелена беспокойства.
– Но ты права, – вздохнул Фаддей. – Давай не будем думать о завтрашнем дне…
5
Четырнадцатого ноября под прикрытием установленной на берегу сорокапушечной батареи французская армия во главе с Наполеоном начала переправляться через реку Березину. Оттеснив русские кавалерийские отряды, маршал Удино поспешил занять зембинское дефиле. Когда войска Чичагова и Витгенштейна подошли к Студянке, Наполеон со старой гвардией был уже в Плещаницах.
